Лорд и королева

«Как же он осмелился сказать такое! — возмущалась про себя молодая королева. — Неужели он не отдает себе отчета, что он говорит это ей, протестантке?» Епископ наверняка видел перед собой всего лишь молодую женщину, но этому седобородому старику следует прочувствовать силу духа, таящуюся в молодом теле королевы.

К счастью, проповедь шла на латыни, и лишь несколько человек поняли ее, и среди них была Елизавета.

Епископ, рыдая по Марии, все же не забыл отметить, что их горячо оплакиваемая королева оставила после себя сестру, достойнейшую женщину, которой все они теперь должны повиноваться, и они этому должны волей-неволей покориться. Melior est canis vivus leone mortuo [Живая собака лучше мертвого льва (лат.).].

Голубые глаза Елизаветы извергали молнии. Это она-то — живая собака, а Мария, значит, мертвая львица! Ему следует получше разглядеть львиное сердце под ослепительными королевскими драгоценностями. Этот наглец явно не понял настоящую природу своей королевы. Ну что ж, он еще за это поплатится.

Когда доктор Уайт покинул кафедру, королева встала и приказала своей страже:

— Арестуйте этого человека!

Епископ поднял руку, чтобы удержать стражников, которые немедленно бросились вперед, чтобы выполнить приказ королевы.

— Ваше величество, — сказал он, — в моей власти отлучить вас от церкви, если вы не подтвердите, что ваши подданные останутся верными Риму.

Отец Елизаветы предал бы епископа смертной казни. Но она еще не так сильна, как ее отец, хотя в одном она была все же сильнее его. Годы, полные опасности, научили Елизавету обуздывать свой гнев, когда это становилось необходимо. Она разглядела в глазах епископа страстное желание стать святым мучеником. Она не доставит ему такого удовольствия. Ее подданные устали от религиозных преследований. Она их прекратила, и люди, подобные этому епископу, не подтолкнут ее к их продолжению.

Она спокойно наблюдала, как выполняется ее приказ. Пусть он в тюрьме охладит свой религиозный пыл. Время подскажет ей, как нужно действовать, ведь для королевы время важно так же, как оно было важно для пленной принцессы.

Королева собрала свой тайный совет. По правую руку от нее находился Уильям Сесил, большую государственную печать она вверила Николасу Бэкону, а лорду Уильяму Ховарду с Арунделом и Сэквиллем из прежнего тайного совета позволила остаться на своих постах.

Пока что никто не заметил нежных взглядов, которые Елизавета бросала на своего шталмейстера. Эта должность требовала от Роберта Дадли постоянно быть под рукой, а тот факт, что на пост шталмейстера назначили именно его, не вызвал никаких комментариев. Его знание конного дела было на самом деле огромным, и все сошлись во мнении, что никто бы не смотрелся на коне столь величественно, как красавец Дадли.

В течение первых недель царствования мысли Елизаветы занимали скорее дела государственные, нежели амурные. Каждое утро она просыпалась с ощущением собственной власти и в чрезвычайном волнении. Однако никогда она не забывала тех уроков, которые ей преподали во время лихолетья.

Ее первейшей задачей стало отделаться от папы римского, и сделать это надо было так, чтобы не оскорбить чувства ее подданных-католиков, которых было довольно много. Следовательно, демонстративного разрыва не произойдет. Перемены наступят постепенно, чтобы она могла чувствовать настроение людей по мере их осуществления.

Пока еще во всех церквах служили мессы, и Елизавета регулярно их посещала, но в Рождество она ушла из церкви сразу же по окончании службы, как только епископ приготовился к торжественной обедне.

Она сделала первый шаг в желаемом направлении, но второй шаг она сделает только тогда, когда узнает, какой эффект ее поведение произвело на людей.

Не было сомнения, какой будет вынесен вердикт ее поведению. Слишком многие хранили в памяти костры Смитфилда. Англия не создана для фанатизма, и англичане слишком чтут справедливость, чтобы питать особые наклонности к преследованию иноверцев. Лишь немногие осудили ее действия, но и они тоже не верили, что королева станет преследовать их, подобно тому, как ее сестра преследовала протестантов.

Тогда Елизавета почувствовала, что без всякого риска может сделать следующий шаг, и по случаю другой знаменательной даты — первого дня Нового года — объявила, что служба в церкви должна будет вестись на английском языке.

Ее занимали мысли о коронации. Она ожидала этого торжества с огромным нетерпением и сейчас желала бы обсудить его с тем, кто разделил с ней ее триумф и кто должен был сыграть выдающуюся роль в церемонии коронации.

Какая же это радость — тесное общение с Робертом во время подготовки торжественного момента. А еще большее возбуждение вызывало то, что они никогда не оставались наедине. Ее постоянно окружали государственные советники и фрейлины. Бедный Роберт! Она знала, что временами он приходил в ярость, ведь разве мог лорд Дадли поведать ей о своих чувствах в присутствии этих людей! Он должен держать дистанцию, обращаться к ней, как к своей королеве, он должен играть роль ее подданного, а не возлюбленного. Теперь между ними стояло ее королевское величие, как раньше стояли стены тюрьмы. Но с каждым днем Елизавета все яснее осознавала, что все сильнее влюбляется в Роберта, и если она вдруг почему-то не видела его, то от разочарования становилась раздражительна. Ведь королева не могла постоянно приказывать разузнать, где он находится. Конечно, она старалась проявлять свойственную ей осторожность. Она не хотела бы дать знать всему двору, что влюблена в своего шталмейстера.

«Я и взаправду верю, — думала Елизавета, что выйду за него замуж. Но у него есть жена. Не забудь это, грешница!»

Впрочем, она должна быть благодарна этой женщине. Как там ее зовут? Анна? Эми? Она притворялась, что не помнит. Глупая деревенская девка! И чем это она его так в свое время обворожила?

Самым любимым занятием молодой королевы стало скрыться от своих советников и, усевшись вместе с придворными (если только среди них находился Роберт), болтать о всяких приятных вещах: представлении комедиантов, бале и прочих праздничных действах, которые должны были стать составной частью ее коронации.

— Я не сомневаюсь, — сказала она однажды, — что лорд-мэр и его люди устроят мне такую же чудесную коронацию, какую они устроили моей сестре. Если бы я только знала, какой день — наиболее подходящий. Что вы скажете на этот счет, милорд Дадли?

— Какой день — не имеет ни малейшего значения, ваше величество.

— Как это?

— Сам по себе факт, что это — день коронации вашего величества, сделает его самым великим днем в нашей жизни.

— Что милорд имеет в виду? Вы понимаете его, госпожа Эшли?

— Мне кажется, что милорд Дадли имеет в виду, что самое великое благо, которое когда-либо выпало нашей стране, — это восшествие на трон вашего величества, — ответила Кэт.

— Госпожа Эшли правильно объяснила, что я хотел сказать, мадам, — произнес Роберт.

Неожиданно взгляд королевы упал на сидящую рядом с ним женщину — темноволосую красавицу с блестящими глазами. Их близость не радовала королеву.

— Умоляю вас, не кричите мне с такого расстояния, господин Дадли. Подойдите сюда и сядьте рядом со мной.

Он с готовностью подошел ближе, и его глаза, в которых светилось обожание, словно умоляли ее: «Ну почему я не могу встретиться с тобой наедине? Почему между нами всегда стоят какие-то люди?» И если бы Елизавета могла, она, наверное, ответила бы так: «Потому что я — королева, а ты был настолько глуп, что женился на деревенской девушке. Ах, если бы ты был поумнее!»

Кажется, сейчас он слегка погрустнел. Может, Роберт был слишком уж уверен в ее благосклонности? Она не могла сделать ему выговор при своих приближенных. Если бы она сделала это, он мог бы обидеться и покинуть королевский дом, а это было бы для нее таким же наказанием, как и для него.