Лось

– Иван Дмитриевич!
– не обращая внимания на мерзкую тетку, проорал я, - Нельзя же ребят вот так вот в пекло бросать! Отправьте меня с ними!

– Конечно! Твою...

Воронин пытался продолжить, но Грымза не дала ему договорить:

– Я запрещаю!!!
– и хлопнула рукой по столу, - Хватит и того, что вы с собой четырех своих инженеров берете!

– Но Миша же...

– Ваш Миша, осмелюсь напомнить, всего лишь ваш помощник! Мне напомнить вам штатное расписание?! Места на самолете для него нет!

Проф попытался оспорить ее решение и даже жестко. Но, увы, здесь командовал не он. На вполне осуществимую угрозу не взять на окно его самого Ван-Димыч сдулся и беспомощно развел руками. Я долго неверяще смотрел ему вслед, не находя слов.

Настроение в лабе царило похоронно-возбужденное. Те, кого не взяли, а в их числе оказался и Мишка, унывали от невозможности попасть на зрелище, но при этом активно обсуждали, как "наши" вломят тварям. И всем вдруг похуй стало, что восьмерку пилотов у нас раньше недолюбливали, что при их виде корчили рожи и сбивались с нормальных разговоров на неприятные шепотки. Нет, теперь они вдруг стали "нашими"! Мне рьяно и искренне сочувствовали, потому что Маздеева явно настроилась сорвать все лавры с моей работы. И только я, зажав голову, раскачивался, прислонившись к стене - вот не было у меня никаких радужных предчувствий! Да ребята даже до моего январского уровня работы в девятке пока еще не дотягивали!

– Знал, что тебя здесь найду!
– воскликнул Угорин, врываясь в мою каморку, - Собирайся!

Я с надеждой вскинулся на него.

– Не пялься, говорю, собирайся! Уговорил Краснову, она тебя возьмет!

– А она разве не?..

– Улетели зайки и мужики, эти две крали своим паровозом добираются. Говорил же - не простые девочки!

– Каким паровозом?..
– метафору капитана я сначала воспринял буквально.

– Бортом, бортом! Вылет через двадцать минут, не успеешь - вини себя сам! Собирайся!

– Да что тут собирать!
– подорвался я к выходу. Мою девятку увезли общим чохом вместе с остальными. Зачем - непонятно, возможно просто грузили все подряд.

– Откуда я знаю! Может, тебе какие-то масленки-шестеренки требуются!
– на ходу пропыхтел Угорин, пытаясь за мной угнаться.

На улице я заозирался в поисках транспорта.

– Мотик за углом припаркован!

Не люблю мотоциклы. Мама меня воспитывала только с бабушкой, родня отца от меня отказалась, пусть это останется на их совести. И каким-то особым благополучием наша маленькая семья похвастаться не могла. Так что в детстве я мог лишь завистливо коситься на старших, обладающих заветным движком на двух колесах. Позже интересы сместились, мечтать стал о другом. А когда появились деньги, уже прочно убедил себя в нелюбви к данному средству передвижения.

Мчась за спиной капитана по дорогам Муромцево, нашел кучу доводов в пользу своего отношения к мотоциклам - вел Алексей Игоревич как заправский лихач, но, надо признать, доехали мы вовремя.

Лететь предлагалось на госпитальном самолете. Усадив меня среди стоек под капельницы, Краснова махнула в сторону двери в другой салон:

– Как взлетим, приходи!
– и скрылась за переборкой.

Капитана на борт не взяли:

– Я невыездной!
– махнул он рукой, провожая меня до трапа.

Вспомнив, что Угорин до сих пор находится под следствием, возражать не стал, только с благодарностью кивнул.

Полет прошел нервно. Елена почти сразу после взлета укрылась прихваченным из стопки одеялом и задремала, Света сама не шла на контакт, а остальные пассажиры являлись врачами и судорожно пересчитывали свои запасы, переругиваясь в процессе. Сидеть у них в отсеке было особо негде, разве что на каталке расположиться, но, как суеверный человек, рассаживаться или разлеживаться на ней я опасался. Так и ушел в итоге на собственное место накручивать себя и паниковать.

Проснулся от болтовни вышедших в мой отсек втихаря покурить медработников, что, вообще-то, было строго запрещено. Как оказалось, мы уже почти час кружили над каким-то крохотным военным аэродромом под Ржевом, дожидаясь очереди на посадку. В первую очередь сажали борты с техникой и солдатами, возможности заштатной полосы заметно не дотягивали до свалившегося на нее потока. Снова прошел в основной салон и тихонько тронул Елену за плечо:

– А?!. Что?..

– Мы уже на месте. Нас не принимают, а уже семь часов.

– Семь?..
– потянувшись, Краснова заглянула в комм, - Семь! Сиди здесь!
– зачем-то сказала она, вручив мне свое одеяло.

Открыв дверь к пилотам, женщина что-то начала им говорить, слова за гулом движков не разбирались, пока не прозвучало достаточно громко и четко:

– ... Сокол на борту!

Волшебная фраза, видимо, сломала сложившийся порядок, потому что, вернувшись, сержант отправила меня обратно:

– Иди на место, идем на посадку,

На полосе нас уже ждал джип, куда со всеми почестями сопроводили Светика с телохранительницей, ну, и меня заодно.

Как ни отдавали честь нашей машине (сержанту и фельдфебелю, пиздатые звания, и что же я от них отпихивался?!), ехать по запруженной дороге мы могли исключительно с общей скоростью. И ладно бы ехать, но заторы случались на каждом шагу, отнимая драгоценное время.

В пункт наблюдения я, опережая своих попутчиц, ворвался в 21:12.

Ровно на одну минуту позже выхода Отрепина, Перепелицина, Крижа и Субботиной.

До заката оставалось еще десять минут, я рвался остановить и заменить хоть кого-то из них! Хотя бы Зою-Зайку!

Поздно.

Ровно на одну на одну минуту поздно.

Потом, анализируя записи, я пойму, кто и где ошибся, но сейчас...

Павел бился до последнего, он сопротивлялся даже с перебитой ногой, он показал весь класс! Я вряд ли когда-либо увижу фехтование круче, но Война был быстрее.

Зоя полегла сразу, не сумев увернуться от прыжка Чумы. Она просто растерялась.

Яков сумел тяжело ранить Глада, еще немного, и он бы его добил! Вмешался быстро освободившийся Чума. Двое на одного. Яков прыгал, выжимая из девятки всё, недаром он был самым упертым!.. Ему не хватило каких-то сантиметров, всадники подловили его в конце прыжка.

Толик, которого так не любил Макс, после нелепой смерти Зайки забыл все на свете, потерял голову и... потерял голову. Раздор, с которым я толком не бился, оказался не менее опасным противником, чем Чума или Война.

Начавшаяся какафония стычки двух волн меня, казалось, не затронула.

Кто-то тащил меня из ставшего опасным наблюдательного пункта, кто-то орал в ухо... мне было всё равно.

Три парня и девчонка, которым я не стал другом (и не стремился, если честно), не стал наставником (не захотел убеждать, плюнув на недоверие), не стал товарищем по поединку (одна минута!)