Лотерея (сборник)
Шрифт:
— Я купил ей коня-качалку, куклу и миллион карамелек, — сказал старичок. — А потом я крепко схватил ее за шею и душил, душил, пока она не умерла.
Мальчик замер от неожиданности, а его мать перестала улыбаться и открыла рот, но потом закрыла его, так ничего и не вымолвив. А старичок продолжил свой рассказ:
— А потом я взял и отрезал ей голову, и еще…
— Ты ее всю разрезал на куски? — пролепетал мальчик, едва дыша.
— Я отрезал ей голову, и руки, и ноги, и волосы, и нос, — сказал старичок. — И еще насмерть забил ее палкой.
— Эй, погодите-ка… — вмешалась было мама, но как раз в этот
— Я взял ее голову и выдрал все волосы… — продолжил старичок.
— У своей маленькой сестры? — уточнил мальчик.
— У своей маленькой сестры, — подтвердил старичок. — И бросил ее голову в клетку с голодным медведем, и медведь сожрал ее всю без остатка.
— Медведь сожрал ее голову? — снова уточнил мальчик.
Мама отложила в сторону книгу, поднялась и через проход шагнула к старичку.
— Что за чушь вы тут несете? — спросила она.
Старичок посмотрел на нее с самым невинным видом.
— А ну-ка, убирайтесь отсюда, — потребовала мама.
— Я вас напугал? — спросил старичок. Он оглянулся на мальчика и заговорщицки пихнул его локтем. Оба, старичок и мальчуган, засмеялись.
— Этот дядя разрезал на куски свою сестру, — сказал мальчик.
— Я сейчас вызову кондуктора, — пригрозила мама старичку.
— Кондуктор сожрет мою маму, — сказал мальчик. — Возьмет и отрежет ей голову
— А заодно и твоей сестренке, — сказал старичок и поднялся со скамьи. Мама подвинулась, уступая ему проход.
— И больше не суйтесь в этот вагон, — сказала она.
— А не то моя мама сожрет тебя, — сказал мальчуган старичку.
Старичок захохотал, и мальчик захохотал тоже, а потом старичок сказал маме: «Извините», — и вышел в тамбур. Когда дверь за ним захлопнулась, мальчик спросил:
— И долго нам еще трястись в этом старом поезде?
— Уже недолго, — сказала мама.
Она постояла рядом с сыном, собираясь что-нибудь сказать, и наконец произнесла:
— Сиди смирно и будь хорошим мальчиком. Можешь взять еще одну карамельку.
Мальчуган радостно слез со скамьи и последовал за мамой через проход. Мама достала из сумочки конфету и вручила ее со словами:
— Что нужно сказать?
— Спасибо, — сказал мальчуган. — А тот дядя взаправду разрезал свою сестру на кусочки?
— Нет, он просто тебя дразнил, — сказала мама. — Просто дразнил.
— Наверно, — сказал мальчик и с карамелькой в руке вернулся на свое место у окна. — Наверно, он-то и был той самой ведьмой.
Чужая
Двадцать минут девятого. Близнецы ковыряют ложками кашу, а миссис Уолпол в раздражении поглядывает то на часы, то на окно кухни, за которым вот-вот покажется школьный автобус, но попробуй-ка заставь детей шевелиться быстрее.
— А не то пешком пойдете, — в который раз грозится она. — Автобус ждать не станет.
— Спешу изо всех сил, — бубнит Джуди и, взглянув на свой почти полный стакан молока, самодовольно добавляет: — Джека я уже обставила.
Джек тут же придвигает через стол свой стакан, и они тщательно их сравнивают.
— А вот и нет! — говорит Джек. — Я отпил больше твоего.
— Хватит спорить, —
сердится миссис Уолпол. — Довольно! Джек, доедай свою кашу!— Вначале-то было поровну, — не умолкает Джек. Мам, ты ведь налила нам поровну?
…В то утро не сработал будильник, поставленный на семь. Миссис Уолпол поняла это лишь через полчаса, когда услышала плеск воды в душевой наверху. А тут еще кофе, как назло, долго не закипал и яйца не доварились.
Себе успела налить только фруктового соку, да и тот не выпила. Все шло к тому, что кто-нибудь на сей раз опоздает — либо дети, либо мистер Уолпол.
— Джуди! Джек! — подгоняла миссис Уолпол.
Косички Джуди заплетены небрежно; Джек затерял свой носовой платок; мистер Уолпол наверняка уже злится.
Желто-красный борт школьного автобуса заслонил свет перед окном; Джуди и Джек припустили к двери, оставив кашу недоеденной и забыв про учебники. Миссис Уолпол поспешила за ними.
— Джек, возьми деньги на молоко! И после уроков сразу домой!
Убедившись, что дети сели в автобус, она быстро вернулась к столу, чтобы убрать грязную посуду и накрыть завтрак для мистера Уолпола. Самой удастся позавтракать лишь после девяти; тогда можно будет перевести дух, но ненадолго — нынче день стирки, а если поздно развесить белье, оно не успеет высохнуть до дождя, который наверняка зарядит ближе к вечеру. Когда муж появился на кухне, она подавила раздражение и спокойно поздоровалась:
— Доброе утро, дорогой.
Он пробурчал приветствие, не глядя на супругу, в голове у которой вертелись фразы типа: «Тоже мне пуп земли; мог бы хоть немного считаться с другими». Однако она ничего не сказала, подавая ему завтрак (яйца всмятку, тосты и кофе), пока мистер Уолпол просматривал газету. «Тебе, понятно, наплевать, что я сама еще ничего не ела…» — так и подмывало сказать миссис Уолпол, но она молча — и по возможности бесшумно — занималась посудой.
Все шло своим чередом, хоть и с получасовым опозданием, пока не зазвонил телефон. У них был спаренный номер, и миссис Уолпол обычно не спешила снимать трубку, делая это после повторного звонка: если соседи сразу дали отбой, значит, звонят сюда. Но в такую рань, во время завтрака мистера Уолпола, долгий телефонный трезвон был недопустим, и она ответила первой.
— Алло! — произнесла она весьма сердито.
— Миссис Уолпол? — спросил женский голос.
— Да.
— Простите за беспокойство, это… — и голос представился незнакомым ей именем.
— Слушаю, — сказала миссис Уолпол.
За ее спиной брякнул кофейник — это мистер Уолпол снял его с плиты, чтобы налить себе вторую чашку.
— У вас есть собака, черная с рыжими подпалинами?
Прежде чем ответить «да», миссис Уолпол мгновенно прокрутила в голове все, что связано с наличием собаки в сельском доме: шесть долларов за стерилизацию, громкий лай по ночам, но притом внушающий спокойствие страж на коврике у детских кроватей. Собака неотъемлема от дома, как печь, крыльцо или подписка на местную газету; умная, спокойная, терпеливая, она является членом семьи — недаром соседи кличут ее не просто Леди, а Леди Уолпол, под стать Джеку Уолполу и Джуди Уолпол. Однако все это не может служить поводом для ранних звонков незнакомых людей, причем говорящих голосом, не менее сердитым, чем у самой миссис Уолпол.