Ловчий в волчьей шкуре

Нет сомнения, волк-демон, откуда бы и по чьей воле он ни появлялся, нападет на герцога Филиберта. И в этот момент мы должны оказаться рядом, спасти его и поймать убийцу, а уж через него, очень надеюсь, выйдем на заказчика. Такой вариант устроит?

Мне оставалось лишь молча кивнуть. Что тут скажешь, в словах маркиза, кажется, не было ни подвоха, ни изъяна. На всякий случай я обещал себе наблюдать за ним, не спуская глаз. Слова словами, поверил, не поверил, – а по жизни – оно всякое случается.

– Вот только одно, – наконец через силу выдавил я. – Я не смогу обмануть моего господина.

– Это и не нужно, – вклинился в нашу беседу премудрый советник по всяким и разным вопросам. – Зачем нам грубая ложь? Главное – ни на йоту не отступить от правды, но осветить ее под нужным углом.

– Это как? – спросил я, искренне недоумевая, о каких таких углах идет речь.

– Очень просто. Для начала мы разделяемся. Идем каждый своей дорогой. Хотя, буду честным, мой путь самый непростой. Ибо лазать по лозам дикого винограда на крепостную стену – занятие совершенно неуместное для столь почтенного и многоуважаемого существа, как я.

– Кота, – с явной издевкой напомнил Алекс.

– Это уточнение совершенно не имеет отношения к делу! – возмутился Профессор. – Главное – это то, что вы должны говорить. А потому внимайте и запоминайте…

Глава 13

Чуть свет замок благоухал так, будто его заливали из брандспойта розовой водой. В наше время, конечно, поливали бы из бочки, но эффект был бы совсем не тот. Когда я вошел под арку ворот, на меня шибануло такой душистой волной, что с непривычки аж дух перехватило и слезы выступили из глаз. Потом ничего, слава богу, продышался. А ведь нужно учесть, что из нашей троицы я пришел в Монсени последним.

Честно сказать, после всего, что было говорено этой ночью в лесу, ноги отказывались возвращаться в родной флигель, будто кто-то сдернул пелену с глаз – и родные с детства места оказались смрадным гнездилищем змей и скорпионов. Я сидел под деревом, пока не пришло время вернуться в замок, и пытался вспомнить хоть что-нибудь, что могло опровергнуть предположения маркиза. Нет, как ни обидно, все сходилось. Меня подмывало незамедлительно вскочить, бежать к графу, в глаза объявить ему, что мне все доподлинно известно, что это по его гнусному наущению погиб Ожье и все прочие жертвы волка-демона также на его совести. Но одна мысль о подобной дерзости заставляла подгибаться колени.

Чтобы хоть как-то прийти в себя, я перенесся в тихий и спокойный волчий мир, где не было ни замков, ни титулов, ни своих – только бескрайний лес и чужаки. Признаться, это всегда мне нравилось. Когда не ждешь удара в спину, можешь быть абсолютно спокойным. Главное – попросту ни к кому не поворачиваться спиной, ни к одной живой душе. Но сегодня, видать, тоска моя была столь глубока и безысходна, что даже пронзительный вой на тускло высвечивающее в звездном небе волчье солнышко не радовал, не остужал раскаленную до белого каления душу. Пожалуй, фра Анжело сказал бы, что душа – суть предмет эфирный и раскалить ее не представляется возможным, но бог весть, как иначе обрисовать мои ощущения в тот момент? Изнутри я весь превратился в единый незаживающий ожог и готов был отдать все, и самое жизнь, лишь бы утихомирить свирепую боль.

Ну а пока я выл на луну и яростно загонял молодого оленя, надеясь отчаянной погоней отвлечься от гнетущих мыслей, в замке Монсени события развивались своим чередом. Едва управившись с ужасающим зловонием, граф велел перенести ее сиятельство в опочивальню и, когда Алина вознамерилась покинуть замковую часовню, загородил ей дорогу.

– Что вы искали в спальне моей жены, мадам? – не тратя больше времени на лирические вступления и дипломатические политесы, сквозь зубы процедил он.

Я живо представляю себе графа в этот момент. Когда мой господин пребывает во гневе, всем слугам и домочадцам лучше держаться от него подальше. Считай, повезло, ежели в этот час не попадешься ему на глаза. Кажется, я прежде сказывал, что и в иное-то время лицо мессира Констана вряд ли кто назвал бы приятным, не то что у покойного Ожье, храни Господь душу его. Храбрым, волевым, умным было оно – пожалуй, тут и спорить не о чем. Но вот с внешней привлекательностью – здесь-то феи, принесшие дары к колыбели младенца, что-то поскупились: лицо узкое, длинное, обтянутое кожей, будто его сиятельство отродясь питался лишь сушеными кузнечиками и лесными кореньями – ни дать, ни взять – череп, а еще очи – черные, глубокие. И борода иссиня-черная, почти от самых глаз.

Уж простите, если повторяюсь. Не мастер я в благородном ремесле слова одно к одному складывать, а уж книги писать – так и вовсе дело премудрое. Тут, ежели при рождении ангел в лоб не поцеловал – как ни ершись, ничем не поможешь. Помнится, фра Анжело о том говорил, а он почем зря языком болтать не станет.

Но я вновь отвлекся. Одним словом: коли в добром настроении мессир Констан, так ничего, а посмотришь иной раз – оторопь берет, точно насквозь тебя видит. А уж в гневе его очи и вовсе пламенем горят, только что искры не вылетают.

Я дурного о своем прежнем хозяине ничего сказать не хочу, но каково юной даме глядеть на лютующего монсеньора Констана, очень даже хорошо понимаю. Ну, да и Алина все ж не из робких, иная бы на ее месте уже в слезы кинулась, пощады запросила, а эта – нет, или говорит, что нет, но я ей почему-то верю. Так вот, граф Монсени стоит, зубами скрежещет, взглядом обжигает, а гуральская прелестница ему в ответ:

– Ничего не искала. Супругу вашу спасала от неминуемого удушья. Есть у нас такое красивое слово: «асфиксия»…

А месье Констан ей в лицо шипит, точно змей-аспид:

– Спасала, говоришь? Так, стало быть, я тебе еще и благодарен должен быть?

И, опять же, иная бы смутилась, а Алина так ему с вызовом отвечает:

– Вообще-то, наград мне от вас, понятное дело, не надо, но простое человеческое спасибо не помешало бы. И не стоит, ваше сиятельство, нарываться на международный скандал. Может, вы там себе в голове что-то странное и надумали, однако ж ваши все предположения – суть игра воображения.

А реальность попахивает забористым порохом. У вас, помнится, Болонья с Моденой двадцать два года из-за одного ушата рубились, а подобное-то оскорбление и на полвека войны свободно потянет.

Это ж надо было вспомнить! И впрямь, было такое рубилово два с половиной века тому назад. Солдат один из Болоньи в Модену перебежал, да и какого-то рожна прихватил с собой ушат, из которого на службе поил коня. Болонья вслед беглецу прислала гневное письмо: мол, дезертира оставьте себе, а ушат верните – он у нас по описи значится. Муниципальная собственность! А Модена им в ответ: «Вот вам полфунта фиг и четверть фунта масла в качестве достойной компенсации. А ушат не вернем – это наш боевой трофей». С того все и началось.

Но только случай этот Алине все равно не помог. Граф как услышал, аж пятнами весь пошел:

– Не надо меня держать за дурака! Или вы думаете, я не догадался, кто в замке эту вонищу развел, кто подпоил котов? План, может, и не глупый, но со мной такое не пройдет!

Ну, Алина и тут не плошает, еще больше завелась. Руки в боки уперла и давай:

– Ни за какого дурака я тебя, графская морда, не держу! Сам тут развел в замке антисанитарию, а на меня сваливаешь, пока мой дорогой муж по твоим лесам демонов гоняет! Ваших, между прочим, демонов. Нашел себе развлечение, честную девушку ужасами всякими стращать! А сам только и смотришь, как мне за корсаж лапищи свои запустить. Думаешь, не вижу?! Думаешь, смолчу?! Вот герцог приедет, все ему досконально изложу!