Ловчий

Не знаю, какую именно подготовительную работу провел Гарик, но Волотов не стал изводить меня лишними расспросами.

Единым духом осушив бокал, он проглотил бутерброд, взял второй и задумчиво произнес:

— Да-а, Мирзоев… Сделали из него козла отпущения… А ведь, в сущности, это был прирожденный бизнесмен. Хозяин. Сейчас он развернулся бы! Но тогда… Впрочем, и тогда он долго удерживался на гребне волны. Его хозяйство считалось образцово-показательным, а опыт рекомендовалось пропагандировать на самом высоком уровне…

(Даже так? Этот аспект ускользнул от меня. Миша выдал неполную информацию. Но это моя вина: я ведь спрашивал только о «деле Мирзоева».)

— Ежегодно на базе объединения проводились так называемые школы передового опыта, — продолжал Волотов, — куда приглашали и журналистов, как правило из ведущих газет со всего Союза. Однажды и ваш покорный слуга удостоился такой чести. — Он вздохнул: — Да-а, было времечко… Когда-то мои статьи ложились на стол министров, по ним принимались постановления… А сейчас вот сотрудничаю с бульварными газетенками: скандальчики, секс, полтергейст, экстрасенщина, интервью с писклявыми певицами, которым сидеть бы в сортире да кричать «занято!».

— Но ведь эта пресса пользуется популярностью у читателей, — возразил я. — Тем более важно, чтобы ее делали не халтурщики, а маститые зубры с богатым жизненным опытом.

Гарик, заслонившись от Волотова ладонью, ободряюще подмигнул мне.

— Конечно, — с важностью кивнул Волотов, поглядывая на бутылку. — В материале должна быть душа, даже если пишешь о навозной куче.

— В которой сокрыто жемчужное зерно! — хмыкнул Гарик.

Видя, что разговор начал отклоняться от магистральной линии, я быстро наполнил бокалы.

— Лично с Мирзоевым вам приходилось общаться?

— Разумеется. Я ведь брал у него интервью. Типичный азиатский раис. Невысокий, пузатенький, бритоголовый. В тюбетейке, несмотря на европейский костюм. Однако не глуп. Весьма не глуп. Хозяйство он создал высокорентабельное — без малейшей натяжки. Что дисциплина была строгая — это да. А как же без дисциплины? Все под контролем держал. И хлопок, и виноградники, и отары, и консервные цеха, и рыбные пруды… Всякую мелочь пускал в дело. Отходы перерабатывал… Конечно, что-то прилипало к рукам. Его побаивались. Не только дехкане, но и районные власти. Однако же, как мне позже рассказывал один человек, которому можно верить, Мирзоев за всю свою жизнь не произнес ни единого слова против Советской власти — ни на партсобрании, ни в кругу приближенных. — Заметно расслабившийся Волотов пристально посмотрел на меня: — А что вас, собственно, интересует?

— Я слышал о его причастности к наркобизнесу.

Волотов выпил, затем долго крякал и чесал затылок, наконец произнес:

— Расскажу вам один случай, о котором даже не заикался. Сначала, если по-честному, боялся, а после стало как-то ни к чему, да и забылось. Так вот…

Разместили нас, полтора десятка журналистов, большей частью москвичей, в уютном доме посреди прекрасного сада. Надо сказать, что на Востоке отношение к гостю особое. В каждом мало-мальски зажиточном доме есть специальная комната для гостей — обязательно лучшая, а в хозяйствах — гостевой домик, как правило в тенистом саду. Дом, в котором нас разместили, напоминал интуристовскую мини-гостиницу, сад же казался бескрайним. И это на фоне безжизненных, выжженных солнцем гор, представляете? Принимали нас великолепно. Каждый день — плов, шашлыки, горы фруктов и овощей, вино — рекой. А дынями — величиной с годовалого кабанчика — мы буквально обжирались.

До падения Мирзоева оставалось еще три года.

Но вот мероприятие закончилось, и народ начал разъезжаться по домам. Естественно, рейсы у всех были в разное время, и так получилось, что в последнюю ночь я остался в доме один. Не считая обслуги. А обслуживали нас почему-то молодые, крепкие, как на подбор, парни. А вот садовник, что присматривал за клумбами перед входом, был древним стариком — в темно-синем стеганом халате, подпоясанном многократно свернутым платком, в тюбетейке, будто пропитанной потом, с пергаментным лицом, состоящим из тысячи морщин. Дни напролет он махал кетменем, то пропуская воду в бороздки, тщательно спланированные им же, то снова перекрывая ее. И все это — под палящими лучами, когда даже асфальт прогибался как резиновый. Старик почти не говорил по-русски, но с первого же дня между нами двоими возникла некая общность.

Тогда для гостей накрыли столы в саду, среди гранатовых деревьев. Не было только птичьего молока. Мирзоев произнес приветственную речь, пригубил рюмку и уехал, сославшись на дела и передав бразды тамады своему заместителю, сухощавому человеку с ястребиным носом, который просил называть его просто Джамал.

Так во!. Пиршество было в разгаре, когда я заметил неподалеку за деревьями того самого садовника, прочищавшего кетменем арык. Мне показалось нелепым, что старик работает, в то время как мы занимаемся чревоугодием. Правда, обслуживающие нас парни тоже не садились за стол, но их лоснящиеся физиономии свидетельствовали о завидной близости к кухне. Старик же выглядел каким-то изможденным. Я вышел из-за стола (видимо, и хмель уже влиял), подошел к старику и потянул его за рукав: «Отец, присоединяйтесь к нашей компании». Старик резко отпрянул, прижал правую руку к груди и что-то пробормотал, не то по-тюркски, не то на фарси, отрицательно качая головой. Я настаивал. Старик вдруг как-то съежился. За моей спиной послышалось покашливание. Я обернулся. Рядом стоял Джамал. Он улыбался, но взгляд, устремленный на садовника, был холоден и тяжел. Вот он сказал что-то резкое, и старик, пятясь, отступил в глубь сада. Джамал взял меня под руку. «Это отсталый, глубоко религиозный человек, — доверительно сообщил он. — Не сядет за один стол с людьми другой веры. Извините его. Совсем старый, совсем глупый». Я посмотрел туда, где только что стоял садовник, но его уже и след простыл. Мы вернулись к столу. Не знаю, насколько был прав Джамал по поводу отсталости садовника, но только теперь тот выделил меня из толпы гостей. Приветливо улыбался, кивал, прижимая руку к сердцу, а иногда задумчиво щурился, будто решая про себя какой-то важный вопрос, загадочным образом связанный со мной. Еще несколько раз я предпринимал попытки заговорить с ним, но они закончились безрезультатно: в отличие от большинства своих соплеменников, старик не владел русским. Даже на уровне «твоя моя не понимай». Кроме того, я заметил, что стоит сделать шаг в сторону от дорожек, по которым нас водили, как тут же следом увязывается один из мордастых парней. И все же какая-то искорка между нами пробежала. Ну вот. В тот последний вечер, когда я остался единственным гостем, потчевали меня не менее хлебосольно. Ужин почтил своим присутствием Джамал. Вскоре он уехал, забрав с собой большую часть обслуги. Но двое востроглазых джигитов по-прежнему оставались в доме. Похоже, однако, они сочли, что контроль можно ослабить. По крайней мере, их навязчивой близости я более не ощущал. Стемнело. Я вышел на крыльцо покурить. Ночь напоминала черный бархат, расцвеченный золотом звезд. Приятный ветерок порхал под цветами. «Рус… рус…» — послышался из темноты тихий голос. Я встал и осторожно двинулся в его сторону. Внезапно кто-то вцепился в мою руку. Я едва сдержал испуганный возглас, но успокоился, узнав садовника, выбравшегося из кустов. Он что-то горячо говорил, показывая в глубь сада. О Аллах! Я не понимал ни слова. А между тем отсутствие всякой реакции с моей стороны вселяло в бедного садовника все большую тревогу. Поглядывая на освещенные окна дома, он замолчал, затем поднес к моим глазам мою же руку с часами и провел тонким, будто засушенным, пальцем по циферблату, указывая на «двенадцать». Тут я начал кое-что соображать. «Двенадцать, да? Полночь?» Он очертил в воздухе некую фигуру и снова быстро заговорил. На сей раз в его речи я различил знакомое слово. И это было слово «кокаин». «Отец, ты хочешь, чтобы я вышел в сад в полночь? Ты приведешь человека, который знает русский лучше тебя, и он расскажет мне про кокаин?» — спросил я, подкрепляя свои слова жестами. «Кокаин, кокаин», — оживленно закивал старик, указывая в глубь сада в прежнем направлении. «Хорошо, я приду. Яхши», — произнес я единственное восточное слово, которое запомнил за неделю пребывания здесь. «Яхши». Старик улыбнулся и отступил, исчезнув в темноте. Когда я возвращался в дом, мне послышались неподалеку какие-то странные шорохи, но я подумал, что это ветер играет с листвой. В полночь, как и обещал, я вышел на условленное место. Тем более что оба мордоворота уже крепко спали. Я прождал больше часа, но ни старик, ни его предполагаемый спутник так и не объявились. Утром мне приготовили обильный завтрак. Приехал Джамал. Рассыпаясь в любезностях, вручил мне в качестве гостинца коробку с фруктами. У крыльца стояла машина, которая должна была отвезти меня в аэропорт. Я вынес вещи. Садовник так и не объявлялся, хотя обычно начинал работу с раннего утра. «А где же наш садовник?» — не удержался я от вопроса. «Умер», — лаконично ответил Джамал. «Как — умер?! — задохнулся я. — Еще вчера…» «Ничего удивительного, — пожал плечами Джамал. — Старый человек, восемьдесят два года. Прожил свое. Сейчас его ласкают райские гурии. А случается, умирают молодые. Такое у нас беспокойное время…» Он сочувственно вздыхал, но я кожей ощутил угрозу, таящуюся в его словах.

По здравом размышлении, — заключил Волотов, — только полное незнание языка спасло мне тогда жизнь. Что хотел сказать старик? О каком кокаине твердил? Ведь в Средней Азии его и не нюхали. Там в ходу мак и его производные — опий, морфий, героин, ну и конопля. А кокаин… Позже я много читал о наркотиках, пытаясь распутать этот ребус, но никакого вразумительного ответа так и не нашел. Кока, из которой получают кокаин, в Средней Азии не растет. Однозначно. Да и какой смысл наркодельцам заниматься новой культурой, если уже есть отлаженное производство и каналы сбыта опийного мака?

Вот, Дима, все, что я могу сообщить тебе по сути твоего запроса. Я был бы даже склонен не поверить старику, но скрытая угроза Джамала мигом расставила все точки над «i». Надо было видеть его змеиную улыбку. Признаюсь как на духу, мужики: я едва не обмочился. Да, я перепугался. Перепугался так, что на несколько лет запретил себе даже думать об этом. И когда мне снова подвернулась возможность съездить к Мирзоеву, я руками и ногами отбрыкался от командировки, хотя начался сезон дынь. Этот азиат знал, когда устраивать обмен опытом. Ну, а затем покатилась волна разоблачений, с головой накрывшая вчерашнего новатора и застрельщика. Я внимательно следил за публикациями по «делу Мирзоева», но в них ни слова не говорилось ни о наркотиках вообще, ни о кокаине в частности. Откровение старого садовника по-прежнему оставалось для меня загадкой. И остается. Впрочем, нет и особой охоты расшифровывать его. Другая страна, другие обычаи, другая культура… Пусть живут как хотят, раз уж сами выбрали свой путь.

Волотов умолк.

— Но вы уверены, что садовник произнес именно «кокаин», а не другое слово? — спросил я.

— Еще бы! — вскинулся мой собеседник. — Я ведь уточнил жестами — курю, нюхаю, колюсь, — и всякий раз он энергично кивал. Да-а… Жаль старика, но думаю, меня хранил мой талисман. Если б вляпался тогда в эту историю, вряд ли сидел бы сейчас вместе с вами. Было там что-то, мужики. Голову на отрез — было. Да и сейчас наверняка есть. Читаю прессу — наркота оттуда прет потоком. Держитесь-ка от нее подальше!

— Мудрый совет, Виктор. Спасибо.

Я не стал расспрашивать Волотова о Джамале, интересоваться, видел ли он Путинцева. Это выглядело бы подозрительным. Да и что нового он мог сообщить?

Более о «деле Мирзоева» мы не говорили.

Волотов, в принципе, оказался компанейским мужиком, Гарик не высказывал пожеланий отделаться от него, так что вечер мы закончили за тем же столиком.

После теплого прощания и заверений в дружбе я отправился к себе.

Кокаин.

Волотов прав на все сто — в Средней Азии его никогда не культивировали. Да и какой смысл, если существует устойчивый спрос на героин, анашу и гашиш?