Ловцы троллейбусов

Закашлялся дядя Гриша. А Чужедальний поспешно налил минеральной воды — не ему, а себе. Я застыл, не понимая, куда он клонит.

— В то же время мы сознаем, что оголять такой важный участок, где на практике осуществляется связь всего между собой, нельзя. Поэтому мы и решили рекомендовать на доставку вместо Дмитрия Николаевича человека с проверенными деловыми качествами.

Потребовался не один окрик, чтобы дремавший в уголке на стуле Снегуркин встрепенулся и приблизился.

— Вот наша кандидатура. — Директор ухватил его за шиворот и заставил поклониться. — Да, жизнь не кончается. И я хочу предложить тост за ваше будущее успешное сотрудничество.

— Постойте, тут что-то не так, — пробовал возразить я.

Но встал дядя Гриша, а за ним Чужедальний. Не успевший отведать ни одного угощения Илья Ильич моргал часто-часто и недоумевал:

— Такой… стол… такие напитки… Я собирался произнести тост. Я хотел напомнить: каждые тридцать секунд в мире от голода умирает человек. Мы не должны забывать об этом.

— Сколько их еще подохнет, пока они уберутся? — громко спросил у Редактора Директор.

И снова все толпились в прихожей.

— Вы не уйдете, — твердил я.

Гости старались не встречаться со мной взглядами.

Вероника держала в руках три аккуратных белых коробочки. Каждая была перевязана красной лентой.

— Здесь луковицы восхитительных архиолусов, — объясняла она. — Вы их высадите весной и, когда они взойдут, будете вспоминать нас. — Она вручила коробочки дяде Грише, Илье Ильичу и Чужедальнему. — А вас я надеюсь еще увидеть, — сказала она Снегуркину.

Щегол молчал, и я впервые подумал, что он не так уж глуп.

Директора и Редактора я нашел в кабинете. Они о чем-то беседовали, но при моем появлении разом умолкли.

— Не кипятись, — жестом успокоил меня Директор. — Друзья должны помогать друг другу. Сам бы ты на это не решился, верно? И я взял формальности на себя.

— Уходите, — потребовал я.

— Ты и сам говорил: играючи, жизнь продолжается, — упорствовал Директор. — Да, жить надо весело.

— Ты нам нужней, чем им, — польстил мне Редактор. — Как ты этого не понимаешь?

— Не хочу понимать.

— Обмен всегда был в основе человеческих отношений, — подхватил Директор. — Вспомни: с чего все началось? Я тебе — овцу, ты мне — мешок муки. И сегодня принцип по сути тот же. Конечно, можно его опошлить, вульгаризировать. Я — тебе, ты — мне. Фи! Но можно облагородить. Ты размышлял о кружевах и шестернях. Так ведь в процессе взаимодействия они шлифуют друг друга. А некоторые неподошедшие детали устраняются, их заменяют более совершенные. Любое влечение людей друг к другу основывается на общности интересов, увлечений, вкусов. Вот Редактор умеет хорошо сказать. Мне приятно его слушать. Вероника Артемьевна и Калисфения Викторовна восхитительно готовят…

— А я? — спросил я.

— Ты свое еще напишешь. В долгу не останешься. Чего нельзя сказать о твоем почтаре. Ну, какую лепту он может внести?..

— Извини, ты неточно выразился, — перебил его Редактор. — Почтарями обычно называют почтовых голубей. А в данном случае лучше было бы сказать: почтовый служащий, начальник отделения связи…

— Надоел ты мне, — огрызнулся Директор. Он постучал ногтем в аквариумное стекло, рыбы испуганно заметались. — У этих вуалехвостов хоть хвосты красивые, — зевнул он. — А у почтаря даже хвоста нет… Он деталь другого механизма. Ты, Дима, на месте здесь. А Снегуркин уместнее там.

— Уходите, — внятно повторил я. — Да-да, то, что слышали.

…Плюс средство передвижения

Ночевал я в кабинете, на кушетке. И утром в гостиную, где звенела посудой Калисфения Викторовна, не вышел. Вероника сама ко мне постучалась. Она принесла обычный запах свежести, но на этот раз не весенний, а морозный. Медленно бродила по кабинету — притронулась к блекло-розовой, с перламутровым отливом морской раковине, поправила прическу, перелистала и положила на место тетрадь с письмом другу, которую я, забрав у Редактора, держал на столе.

Вуалехвосты, заметив в комнате движение, приняли его за симптом приближающейся кормежки и поднялись ближе к поверхности.

— Пойми, тебе добра желают, — заговорила Вероника.

Я молчал. Она теребила кольцо на руке, Камешек в нем потемнел, сделался матовым.

— Позвони им.

— Не хочу.

Но Директор сам позвонил ближе к обеду.

— Я договорился насчет лангустов. Раков пока нет. Только вот что: за ними ехать на край города. Рассчитываю на тебя.

— Напрасно, — сказал я.

Через некоторое время позвонил Редактор.

— Родной мой, — заговорил он, — ты же знаешь, я бы с удовольствием съездил в этот подвал, за этими лангустами, но сейчас, хоть зарежь, ни минуты свободной. И, между прочим, угадай, чем занимаюсь? У меня дядя Григорий, восстанавливаем, так сказать, разрушенные материальные ценности…

— А я как раз решил закончить письмо другу, — отрезал я.

Через некоторое время в прихожей послышались шум и топот. Я выглянул. Редактор с каким-то типом, в кепочке тащили в кухню грубо сколоченный ящик. Пахло отвратительно.

Я надел пальто, поднял воротник и спустился вниз. Начиналась оттепель. Снег на тротуарах набряк сыростью, с крыш капало, У подъезда стояло пустое такси. В раздвинутой пасти багажника виднелся второй ящик.

Загрохотало в ближайшей водосточной трубе, она выплюнула на тротуар каскад ледышек.

Я прошагал до конца переулка, но вынужден был повернуть назад: пошел дождь со снегом.

Тот самый, в кепочке, курил возле машины.

— Вы здесь хозяин? — спросил он. — Слушай, у меня у брата день рождения… Будь другом, уступи несколько лангуст, а?

И, пока говорил, ко мне приглядывался. Я тоже его узнал.

— Это у того брата день рождения, которому мы табуретку везли? — спросил я.

— Ну да… А ты изменился… Как рука-то? Ну, если лангуст не дашь, хоть на ужин пригласи. Ну чего ты, чего ты, чего я, много съем, что ли?

В кухне Редактор помогал Веронике и Калисфении Викторовне.

— Вот вам еще один помощник, — подтолкнул я вперед водителя.

Тот сразу протянул Веронике руку.

— Вася меня зовут.

Редактор изумленно застыл. Вероника, руки не подав и не сказав ни слова, вышла.