Ловец ласточек

— Но теперь всё по-другому, — поспешила утешить я. — Теперь тебе не плевать, это видно. Какая разница, что было раньше?

Кир пожал плечами.

— Может, и никакая, раз я решил помочь Петеру так или иначе. Да и сделка больше не имеет смысла. Представь себе, я пришёл в этот мир полный решимости найти отца, а в итоге… узнал, что он уже несколько лет как мёртв. Что это — чья-то злая шутка, грёбаный розыгрыш? Как можно было повестись на всю эту чушь и бросить маму совсем одну?

Его глаза увлажнились, и он закрыл лицо руками, сдерживая слёзы. А мне хотелось сказать, чтобы он отпустил их.

— Я думал, не было бы проще поддаться иллюзии? Забыть прошлое, отказаться от всего ради нескольких счастливых лет и умереть в неведении. Возможно, отец именно так и поступил. Но мне ни за что не позволит совесть. Я так подвёл маму, боже…

Из коридора вдруг донёсся шорох. Кир дёрнулся и, замерев лишь на мгновение, рванул к двери. Я замешкалась, но тут же бросилась следом, едва услышала его ошеломлённое:

— Петер?

Он сидел на полу, вжавшись в стену, перепуганный, красный не то от стыда, не то от того, что плакал. Щёки его всё ещё были мокрыми.

— Кир, я… я не знал… мне так жаль. Я не хотел подслушивать, просто…

— Как давно ты здесь?

Петер виновато опустил взгляд.

— С самого начала. Ты запер дверь, и я решил, что вам лучше не мешать, но немного беспокоился, поэтому… как бы…

Кир вздохнул и расстроенно покачал головой.

— Что с тобой сделаешь, — сказал он и протянул Петеру руку. А тот, поднявшись, кинулся Киру на шею, чем застал нас обоих врасплох. Молча он стоял так, не разжимая крепких объятий и стараясь снова не разреветься.

Опомнившись, Кир пару раз хлопнул его по спине.

— Ну хватит, отпусти уже. Пойдёмте внутрь, нечего торчать в коридоре.

С щелчком замка тяжёлые мысли и чувства вновь обрушились на меня. Я бы ни за что не вынесла их в одиночку — казалось, само моё тело могло пойти трещинами и рассыпаться. Но я не была одна. Ни тогда, ни до этого. Рядом всегда были люди, готовые поддержать и помочь. Жаль, что некоторых из них я так и не поблагодарила. Жаль, что я поняла это слишком поздно.

Правда, по истине страшная, с трудом укладывалась в голове. Будущее пугало по-настоящему, хотя Кир уверял, что мы будем в безопасности до тех пор, пока изображаем неведение. Рыцари не тронут нас, пока не получат неопровержимых доказательств, им мешает их же осторожное и трепетное отношение к странникам. И пусть это звучало убедительно, я переживала из-за Юлиана. Моя судьба по-прежнему была в его руках. Сколько бы я ни вырывалась из его хватки, он продолжал держать меня за запястье. Ему было бы достаточно всего пары слов, чтобы убить меня. Но, несмотря на это, в глубине души я ещё верила в его искренность, в чистоту его помыслов, его любви. В сердце не было ненависти. Я позволила наивности взять верх и пообещала себе не злиться, если она меня погубит.

— Неужели у нас нет выхода? — безнадёжно спросил Петер.

— Выход один, — твёрдо сказал Кир, — возвращаться туда, откуда мы пришли.

Петер оцепенел. Он смотрел с неверием, будто ждал, что сказанное окажется шуткой. Я же затаила дыхание по совсем другой причине.

— А это возможно?

— Со слов Марии, такое случалось.

Страх перед будущим в момент отступил — его место занял приятный трепет. Стало легче. И я осознала: какими бы зыбкими ни были мои воспоминания, что бы в себе ни скрывали, они бы уже не изменили моего намерения.

Я хотела вернуться домой.

Воспоминание: Чем это кончится

Я проснулась раньше обычного и, хотя не чувствовала себя ни капли отдохнувшей, больше не могла сомкнуть глаз. Спалось беспокойно, помнились бессвязные обрывки снов: сказочный город, чей-то зов, река, ласточки. Голос не объявлялся. А я всё ещё сомневалась, следовать за ним или нет. Тревога парализовала, но лежать без дела, под гнётом беспорядочных мыслей было невыносимо. Поэтому я оторвала себя от постели и принялась готовить квартиру к своему возможному отбытию.

Убралась в комнате: в кои-то веки застелила кровать, собрала разбросанные по столу карандаши и тетради, протёрла пыль. Оставить дом в чистоте казалось правильным, и не потому что так я делала приятно родителям. Нет, скорее, давала им понять, что ухожу по собственной воле, что меня не нужно искать. Могли бы они догадаться об этом по одной лишь чистоте квартиры? Я пропылесосила полы, перемыла скопившуюся за несколько дней посуду, вынесла мусор. Марта ходила за мной хвостом и внимательно наблюдала за каждым движением. Будто бы понимала что-то. Я налила ей свежей воды и насыпала побольше корма.

— Родители послезавтра возвращаются. Побудешь немного одна?

Марта вопросительно мяукнула. Я потрепала её по загривку.

— Ты ведь не будешь скучать по мне, правда? Тебе ведь неважно, кто будет дома, главное, чтобы был хоть кто-нибудь? Очень скоро ты меня забудешь, так ведь, кошка?

Она снова мяукнула и потёрлась о мою ногу. Мне бы хотелось, чтобы это значило «нет».

Голос продолжал молчать. Промаявшись в ожидании с полчаса, я всё же решила пойти на вышку — вдруг получится встретить Тау. Перед выходом на всякий случай закрыла все окна и проверила, везде ли потушен свет. На всякий случай попрощалась с квартирой. Но потом вернулась в свою комнату и долго стояла там, рассматривая книжные полки, стаканы и коробки с карандашами, цветы на подоконнике. Полистала лежавшую на краю стола затасканную тетрадь — там тоже были цветы. И птицы. Я взяла из ящика бинокль и повесила на шею.

Пора было уходить.

Марта сидела на коврике в прихожей. Провожала меня, наверное. Я потянулась её погладить, но в последний момент передумала, замерла. Она подалась к моей ладони, но я отняла руку. Не отняла бы — не смогла уйти.

От пасмурного неба веяло совсем не летним холодом. Поёжившись, я ускорила шаг, словно в попытке как можно быстрее убежать подальше от дома. Убежать и не оглядываться, как бы громко ни брякали в кармане ключи, как бы ни было волнительно за Марту. Бинокль ударял в живот, и я крепко сжала ремешок, думая: «Пусть Тау будет там. Пусть мы посмотрим на птиц, послушаем их песни и разойдёмся до завтра. Пусть мне не придётся уходить на самом деле».

Он стоял на вышке мрачной тенью, скрестил руки на груди, как будто был чем-то раздражён — так на себя не похожий. Моя радость угасла, разлившееся в сердце тепло растаяло. Остановившись на последней ступеньке, я спросила:

— Что-то случилось?

Тау отмахнулся, отвёл взгляд. Я почувствовала себя лишней. Но как только я развернулась и шагнула вниз, он вдруг заговорил:

— Ты ведь знаешь, как это бывает. Когда просыпаешься утром и понимаешь, что совершенно не готов к новому дню. Ты едешь на учёбу, сидишь на парах, болтаешь с друзьями, несмотря на слабость, несмотря на беспричинную грусть. Хочется лечь и смотреть в потолок. Под вечер всё это становится особенно невыносимо. Но ты послушно отходишь от края платформы, когда приближается поезд. Ждёшь зелёный сигнал светофора на переходе. Не сегодня, думаешь ты, не сегодня. Завтра будет легче. Правда же? Скажи, Эн, завтра всё будет по-другому?

Я обернулась — его тень дрожала, как водная гладь на ветру, и невозможно было разглядеть выражение его лица. Что будет завтра? Если бы я знала.

Если бы я знала, чем это кончится.

Слова Тау зацепили во мне что-то. Что-то похожее на струну, и её мягкая вибрация нарастала, ширилась, точно волна, приводя в движение всё новые и новые струны. Память оживала, скрывавший её морок рассеивался, обнажая наше общее прошлое.

Я вспомнила всё.

И тогда голос позвал меня за собой.