Ловец мелкого жемчуга

Он взглянул на Элизу Карловну, по-прежнему неподвижно стоящую рядом с креслом, но почему-то не решился спросить ее об этом. Она смотрела прямо на него, глаза у нее были совсем светлые, как будто тоже выцветшие.

– У вас красивое имя, Георгий, – неожиданно сказала она. – А как зовет вас мама?

– Егором, – почувствовав, как почему-то сжимается горло, ответил он.

– Да, ведь это самый естественный уменьшительно-ласкательный вариант, – улыбнулась Элиза Карловна. – Знаете, я когда-то мечтала так назвать сына. – В ее голосе прозвучали доверительные интонации, от которых Георгию захотелось провалиться сквозь скрипучий паркетный пол. – И думала, что буду звать его именно Егором, потому что, согласитесь, Георгий – это немного торжественнее, чем предполагает повседневная жизнь. И Марина Цветаева ведь тоже назвала сына Георгием. Вероятно, это имя связано с какой-то наивной женской мечтой о мужественности… Вы не против, если я буду обращаться к вам уменьшительно? – спросила она. – Ведь вы много моложе меня, и в этом не будет фамильярности.

В ее тихом голосе послышались извиняющиеся интонации, и Георгий почувствовал то, что чувствовал только один раз в жизни, в семь лет, когда нарочно попал футбольным мячом в облезлую кошку соседки-учительницы, но старушка не заругалась, а заплакала.

– Конечно, пожалуйста… – пробормотал он, отводя глаза и сглатывая острый комок, стоящий в горле.

– Спасибо. Егор, вы можете приступить к сборам, – тем же извиняющимся тоном сказала она. – Мне не хотелось бы вас задерживать.

– Но… Может быть, кто-то еще придет? – наконец решился спросить он. – Кто-то из ваших…

– Я думаю, нам не стоит никого ждать, – улыбнулась Элиза Карловна. – Ирочка – это моя дочь – работает. Николай, ее муж… Он тоже занят, вероятно. Я сама постараюсь вам помочь, насколько сумею.

Чтобы не смотреть в ее глаза, Георгий обвел взглядом комнату. Ощущение чистоты и тишины, которое возникло у него сразу, только подтверждалось. Хоть Федька и говорил о накопленном барахле, ничего подобного в комнате не просматривалось. Мебели было совсем мало – стоящая в неглубоком алькове кровать с деревянной спинкой, кресло, накрытое шалью, книжный стеллаж, небольшой круглый стол. О том, что в этой комнате прожита долгая жизнь, напоминал только узкий прямоугольный столик у стены да невысокая этажерка: и то и другое было уставлено фотографиями в рамочках, шкатулками, фарфоровыми фигурками и еще какими-то безделушками.

«У Марфы тоже такой столик в комнате стоял. С часами», – вспомнил Георгий.

– Не волнуйтесь, это не должно занять много места, – проследив его взгляд, сказала Элиза Карловна. – Все, что стоит на консоли, я думаю, уместится в один ящик. Если можно, мы завернем эти вещички в бумагу, – просительно добавила она. – Мне было бы жаль, если бы по дороге они разбились.

После пяти минут общения с Элизой Карловной Георгий готов был завернуть ее вещи не то что в бумагу, а в шелк и бархат.

– Жалко только. – Он наконец взглянул в ее глаза. – Жалко же все это… трогать.

Он хотел сказать «разрушать», но не смог произнести это слово.

– Егорушка… – Она снова улыбнулась. – Видите ли, моя жизнь сложилась так, что я очень рано поняла смысл библейской фразы о том, что не надо собирать сокровищ на земле. Я и не собирала, даже в молодости, когда интерес ко всему этому был бы естественным. А тем более теперь. Люди моего возраста должны беспокоиться только об одном: о не слишком затруднительной смерти. Извините, я вас испугала! – спохватилась она. – Боже мой, как нетактично с моей стороны говорить о таких вещах с юношей!

– Да ничего, Элиза Карловна. – Георгий улыбнулся – так трогательно выглядела ее боязнь его встревожить. – Я не пугливый. А во что мы вещи будем складывать? – Он огляделся.

– Знаете, у меня ничего нет, – растерянно сказала она. – Я думала, Федя привезет какие-нибудь ящики… Ведь я никогда не предполагала переезжать.

– Найдем ящики, не беспокойтесь, – сказал он. – Тут магазин есть поблизости?

– Да-да, на углу, у пруда. – Она быстро закивала седой, аккуратно подстриженной головой. – И там продаются бананы, значит, наверняка есть картонные коробки. Наташа всегда делала покупки там. У меня ведь были ученики, – объяснила она. – Конечно, немногочисленные, ведь немецкий сейчас не самый популярный язык. Но мне хватало, и, главное, я могла платить соседке, чтобы она поддерживала порядок в комнате, ходила в магазин. Наташа уже переехала, – добавила она.

За нехитрыми заботами по укладке вещей Георгий почувствовал себя как-то полегче. Хоть не надо было смотреть в ее печальные прозрачные глаза… Он сбегал к магазину и притащил гору картонных ящиков, заодно договорившись с двумя алкашами, чтобы часа через три они пришли таскать вещи, и с водителем мебельного фургона, чтобы он отвез старушкин скарб в Текстильщики. – Я буду укладывать всякие мелочи, – сказала Элиза Карловна, когда он вернулся. – Думаю, это мне вполне по силам, и к тому же это можно делать сидя.

– Ладно, – кивнул Георгий. – А я пока книги сложу. Он видел, что настроение у нее, несмотря на рассуждения о земных сокровищах, все-таки невеселое, и не знал, надо ли разговаривать с нею о чем-то или, наоборот, молчать. Элиза Карловна заговорила первой:

– Знаете, как называется такая этажерка? – спросила она. – «Чего изволите»! Смешно, правда?

– Смешно! – горячо подтвердил Георгий, хотя ему было совсем не до смеха. – А почему так, Элиза Карловна?

– Я думаю, из-за множества полочек, на которых можно разместить все что угодно, – объяснила она. – О, раньше было очень много таких смешных и милых названий! Например, у моего папы был сервировочный столик с тремя круглыми, знаете, одна над другой расположенными полками. Так вот он назывался «немой официант» – правда, забавно? Ведь во все времена самое веселье начиналось у мужчин, как только дамы покидали столовую. Тогда мужчины удаляли и слуг, чтобы совсем уж себя не стеснять, и вносили этот столик, на котором стояли сыры, десерт и напитки. Я очень любила папу, – неожиданно сказала она. – Моя мама умерла рано, и он воспитывал меня один. Я даже фамилию не поменяла, выйдя замуж за Ивана Андреевича Солодовникова, хотя немецкая фамилия всегда доставляла много неудобств.

– Ваш папа, наверно, давно умер? – ляпнул Георгий.

Он тут же понял глупость своего вопроса. Как будто отец такой старушки мог умереть недавно! Но Элиза Карловна этой глупости не заметила.

– Да, во время войны, – кивнула она. – Его арестовали и расстреляли как немца. Тогда, знаете, не церемонились, никто даже не поинтересовался тем, что наши предки живут в России с восемнадцатого века. Я удивляюсь, что не тронули меня. Ведь мой Иван Андреевич не занимал крупной должности. Он работал инженером и был призван в армию как капитан запаса, это не такой уж высокий чин. А когда он погиб, обо мне, вероятно, просто забыли.

– У меня тоже только мама, – сказал Георгий, подумав о старушкиной дочери. – Отец погиб, когда мне четыре года было.

– Погиб? – спросила Элиза Карловна. Она отставила фарфоровую фигурку балерины, которую только что взяла с этажерки, и заглянула Георгию в глаза. Ее прозрачная тонкая рука замерла в воздухе. – Это какая-то трагическая история, Егорушка?

– Он рыбак был, – объяснил тот. – Вышел в море на сейнере, а тут шторм, и он погиб. Я, знаете, в детстве гордился даже. Как сказочным богатырем.

– Представляю, как вы дороги вашей маме, – покачала головой Элиза Карловна. – И как, наверное, ей тревожно за вас… Вы, мне кажется, очень порывистый, – улыбнулась она.

– Да обыкновенный я, – смутился Георгий.

– Нет-нет, уж точно не обыкновенный! – с неожиданной горячностью произнесла старушка. – В вас есть какое-то глубокое обаяние. Поверьте мне, женщины сразу это чувствуют, даже такие древние старухи, как я. Вы давно в Москве?

– С сентября, – еще больше смутившись, сказал Георгий. – Я во ВГИКе учусь, на первом курсе. А что, так заметно, что приезжий?