Ловец мелкого жемчуга

– А разве во всем мире не так? – спросил Георгий. – Есть бедные и богатые, с этим ничего не поделаешь.

– Весь мир давно так не живет, – покачала головой она. – Все помогают тем, у кого нет возможности зарабатывать деньги. Я вчера видела двух детей, совсем грязных, и они просили деньги у проходящих. Это такой ужас! Я такое видела только в Уганде, когда была в командировке, но ведь Россия – это все-таки не Африка.

– Вообще-то да, – смутился он. – Когда дети… Хотя, скорее всего, они просто работают на каких-нибудь криминальных дядь и всю выручку им сдают.

– Все равно это ужасно, – повторила Ули. – Дети не должны работать на криминал, государство не может это допускать. Зачем тогда вы платите налоги?

Конечно, она была права, но ему меньше всего хотелось сейчас обсуждать социальные проблемы. Да ему вообще было наплевать сейчас на социум – хватило сестер Малолетниковых! – он хотел только чувствовать, как ее ясный взгляд касается его лица, просто физически касается… Ульрике сразу же предложила перейти на «ты» и сказала, что ее можно называть просто Ули.

– Это мое короткое имя, да? – сказала она. – По-немецки имена очень просто, не так, как по-русски. О, по-русски очень сложно! У нас есть специальные словари для славистов, и там написаны все варианты, потому что иначе нельзя читать ваши книги. Анастасия, Настя, Настенька, Настасья Филипповна… Очень трудно понимать, что это одна и та же женщина!

– Есть такое, – кивнул Георгий. – У меня вон тоже имечко… Мозги сломаешь варианты выдумывать.

– Почему? – пожала плечами Ули. – У тебя интернациональное имя, оно есть на всех языках. По-немецки будет Георг, но я могу тебя называть по-английски – Джордж, если тебе больше понравится.

– Называй как хочешь, – улыбнулся он. – Это ерунда.

Он едва успел вернуться к дому в Николопесковском переулке в назначенное время. Из крана в новой Любиной квартире текла ржавая вода, но он все-таки влез под душ, чтобы смыть пот и пыль после этого кошмарного переезда. Вытираться и чистить одежду пришлось какой-то тряпкой. Георгий беспокоился, что Ульрике оденется как-нибудь по-вечернему парадно и он будет по-дурацки выглядеть рядом с нею в своих потертых джинсах и выцветшей синей майке. Но когда после его телефонного звонка с улицы Ульрике вышла из подъезда, одета она была так просто и изящно, что он сразу перестал думать о том, как выглядит сам. На ней была блузка с маленьким круглым воротничком – почти белая, но с едва заметным оттенком того цвета, который называют цветом слоновой кости, – и узкие льняные брючки до щиколоток. В сочетании с короткой пушистой стрижкой все это придавало ей вид совсем юный и задорный.

И вот они сидели в кафе на Арбате, пили красное молдавское вино и шербет, который оказался просто молотым фруктовым льдом, и разговаривали о чем-то, что казалось Георгию совсем неважным.

Но Ули взволновалась от этого разговора. Щеки у нее порозовели, глаза вспыхнули… Он потихоньку любовался ее волнением и жалел только о том, что даже этот бесконечный июльский вечер медленно гаснет, и сумерки опускаются на Москву, и скоро все равно придется расстаться.

– Мы можем позвать кельнера? – спросила Ули. – Я уже хотела бы заплатить.

– Ты? – удивился Георгий.

– Но ведь я сказала, что тебя приглашаю, – пожала плечами она. – Это значит, что я собиралась заплатить.

– А если бы я тебя пригласил? – заинтересовался он.

– Тогда заплатил бы ты. А если мы просто договорились вместе пойти в кафе, то каждый заплатил отдельно. У вас по-другому? Или ты думаешь… – Она вдруг засмеялась. – Ты думаешь, это значит – альфонс?

– Да нет, – не удержался от улыбки и Георгий, – так я не думаю. Но все-таки мне неловко, что ты будешь за меня платить.

– Очень патриархальная страна, – покачала головой Ули. – Я вижу каждый день. Подавать женщине руку из автобуса, подавать плащ… У нас так может делать совсем редко пожилой человек, это очень-очень несовременно. А у вас даже молодой мужчина возьмет у женщины сумку, если подумает, что ей тяжело.

– А что, тяжелую сумку тоже не надо брать? – поразился Георгий. – Но ведь ей действительно тяжело!

– Но ее никто не заставлял положить многие вещи в сумку, она сделала это сама, – возразила Ули. – Значит, она посчитывала на свои силы. А если ты возьмешь у нее сумку, значит, ты думаешь, что она глупая и не умеет посчитать.

– Ну, не знаю… – Он пожал плечами. – Логично, конечно, но как-то это неправильно все-таки.

– Наоборот, это правильно! – засмеялась Ули.

Дверь распахнулась, как только Георгий вставил ключ в замок: наверное, Нинка услышала его шаги на лестнице.

– Ого, долго как! – сказала она. – Праздновал, что ли?

– Что праздновал? – оторопело спросил он.

– Ну, переехали же наконец твои халды? Трындец трахомундии?

– А! Да, переехали… – кивнул он.

Он уже и забыл о сегодняшнем переезде сестер Малолетниковых! Да обо всем он забыл – помнил только Улины сияющие глаза и то, как, прощаясь у подъезда, она протянула ему руку, глядя на него весело и прямо, а он хотел только одного: прижать ее маленькую ладонь к своей щеке, всю ее прижать к себе и не отпускать больше ни на минуту.

– Видок у тебя – чисто крэйзи, – заметила Нинка. – Ну, под такую радость как не нажраться? – философски заключила она.

Нинка целыми днями загорала на крыше дома и теперь выглядела так, словно только что вернулась с курорта. По случаю жары она повадилась было ходить по квартире голой, но Георгию это быстро надоело – начинало казаться, что он живет в женской бане, – и к его приходу Нинка стала одеваться. Если, конечно, можно было назвать одеждой невесомый шифоновый платок, который она завязывала узлом под мышкой. Платок был полупрозрачный, и все Нинкины прелести не скрывались под ним, а только затуманивались соблазнительным флером. Камень не выдержал бы этого зрелища: стройного загорелого тела, остро торчащих грудей, темного треугольника волос внизу плоского живота…

В привезенных из дому вещах Нинка обнаружила длинную золотую цепочку-ленточку и, разорвав ее на три части, надела их себе на шею, запястье и щиколотку. Увидев весь этот наряд впервые, Георгий засмеялся и сказал, что точно так же выглядели экзотические наложницы, которых брал в плен ее предок, пират Флинт.

Но сейчас ему было не до смеха и не до пирата. Он смотрел на загорелую Нинку и не понимал: где он, с кем он, зачем?..

Глава 9

В том, что он влюбился, у Георгия не было сомнений. И не просто влюбился, а так, как влюблялся только однажды, впервые в жизни, в Соню Герцеву из параллельного шестого класса.

«Странно как, – думал он, бессонно глядя, как поздний свет осеннего утра медленно сменяет тьму в оконном проеме. – Получается, бывает два раза первая любовь?»

Но думал он об этом очень редко. То, что происходило в его голове, душе, теле – во всем его существе, – не называлось мыслями. Все его существо стремилось к Ули, все в нем изнывало без нее. И это не было обычным мужским желанием. Георгию стыдно было об этом думать, но он не мог не понимать: оттого, что он живет с Ниной, его плотские желания не просто насыщены, а даже пресыщены, и едва ли какая-нибудь женщина сможет насытить их еще больше.