Ловец удовольствий и мастер оплошностей

– Виски?

– У тебя всё равно ничего другого нет.

– Нет.

– А лед есть?

– Лед есть.

– Тогда виски.

Я принес посуду, бутылку, тарелку со льдом. Налил и ей и себе, положил ей в стакан две горсти льда.

– А назад ты как поедешь? – спросил я.

Не отвечая, она смотрела в открытое окно, а затем, быстро выцедив приличную дозу, сказала:

– Как же я по тебе соскучилась… А ты?

Она сбросила на пол свое платье и оказалась совершенно голой. С приподнятой грудью, стройная, бескомпромиссная в постельных вопросах.

Мне пришлось отвернуться.

– Только не говори, что ты… остыл ко мне? Я же вижу по глазам, что нет, – сказала она.

– Я и не говорю.

Я действительно не мог оставаться к ней равнодушным. Мучительное плотское чувство, какое-то вдруг даже обидное, поскольку не подчинялось мне, заполнило меня с ног до головы. Требовалось большое усилие, чтобы не поддаться наплыву, устоять.

Повисло молчание.

– Ну, подойди же… У тебя что-то случилось?

Я приблизился и прикрыл фрамугу окна.

– Ты простудишься, – сказал я, прежде чем взять ее руку и чмокнуть в запястье. – Вечером бывает ветрено.

Она смотрела на меня испытующе, стараясь скрыть свое замешательство или даже легкое смущение, которого я никогда в ней прежде не замечал, – как-никак стояла передо мной обнаженной и буквально уламывала меня на близость.

– Ты удивительна красива. У тебя такое тело.., – сказал я. – Нет сил тебе противостоять, ты же знаешь. Но не сегодня.

Она положила мне ладонь на грудь и прильнула ко мне, обдавая меня теперь еще и запахом своих волос. Несколько секунд мы так и стояли полуобнявшись.

– Влюбился, что ли?

– Бог с тобой.

Она втянула носом запах моего хлопкового свитера.

– Ты хорошо пахнешь… Улицей и еще чем-то новеньким.

– Одежда здесь сушится на веревке.

Позднее мы сидели в саду за садовым столом. Ужин готовить не хотелось. Я уже подумывал, что мы закончим в ресторане у Герты. Не кормить же ее жареной картошкой, как моих ребят-работяг, или одним зеленым салатом, который я покупал в таком количестве, будто держал дома корову, да и хотелось ей чем-то удружить, побаловать гостью. Эстер, как ни крути, была особой избалованной.

Она расспрашивала о Николай-Николаиче, с которым я успел договориться о главном. Ей конечно льстил тот факт, что ее рукописью интересуется какой-то русский «олигарх», приплывший в Ниццу на яхте. Я не стал объяснять, что интереса «олигарх» большого не проявлял, что его привлекала в этой истории деловая тусовка, возможные связи, – на это нюх у «олигархов» безотказный. Мы как всегда трепались о моих планах, в которые она как всегда не верила ни на грош. Свою босую ногу она подсунула мне на стул и потихоньку, умоляюще улыбалась, всё еще не теряя надежды.

Просить, умолять? Обидеть ее тоже не хотелось.

– У тебя после меня кто-нибудь был еще? – спросил я.

– Это важно?.. Постой, когда же это было? Ах да… – Она уставилась на меня мутновато мечтательным взглядом и только вздохнула. – Я бы тебе рассказала всё. Всё! – подчеркнула она.

– Что тебе мешает?

– Ты мне больше не принадлежишь. А вопросы задаешь.

– Раньше, разве, принадлежал?

Она помолчала, задумавшись то ли над моим вопросом, не то о чем-то своем.

– Кстати! Я тут тебе привезла… Эстер – вдруг вскочила. – Сейчас вернусь…

Она отправилась в дом, вернулась с сумкой, порылась в ней и уже сидя вынула помятый конверт.

Я открыл его. В нем лежал чек на мое имя. На полторы тысячи евро.

– Твой аванс по договору… За твой роман, – сказала она. – Мизер, конечно. Но лучше чем ничего.

Впервые в жизни я получил от издателя «гонорар» без нажима, без напоминаний, которые требовались всегда, чтобы сломить почти сверхъестественное сопротивление, общее для всех издателей без исключения, когда речь заходила о выплате денег и даже, бывало, уже фактически оформленного гонорара. Всегда находились какие-нибудь причины, чтобы не сделать этого сразу – бухгалтер простудился, выходные или праздничные дни перенесли, недоставало какой-нибудь закорючки на чеке…

По глазам Эстер я понял, что ей хочется как-то пометить наши отношения, поставить на них зарубку.

Герта кормила нас пастой, соус к которой, вроде бы простенький, на оливковом масле и с базиликом из ее же собственного огорода, оказался самым вкусным, который я когда-либо пробовал. Кухню оценила даже Эстер.

Мы были последними посетителями. Мы пили много красного. И я понимал, едва мы сели ужинать, что, конечно же, не отпущу ее на машине одну, на ночь глядя. Она всё сделала, чтобы остаться. И теперь по ее глазам я даже чувствовал, что она смирилась с тем, что спать нам придется в разных кроватях…

Однако среди ночи Эстер пришлепала ко мне в кровать. Просто чтобы переждать грозу, как она в темноте объяснила. Я еще не спал и согласился, но на условии, что она принесет свое одеяло.

Так мы и пролежали рядом друг с другом, под жуткие межгорные раскаты грома за окнами, без сна и каждый под своим одеялом, до самого рассвета…

Часть третья

Бюджет в пять тысяч евро, выделенный мне на административные расходы, не выглядел астрономическим, но наделял некоторой свободой – по крайней мере в выборе посредника, без которого процедура регистрации компании грозила превратиться в танталов труд; так мне казалось в те первые дни.

Учредительный устав нетрудно было подогнать под шаблон. Но составить необходимые приложения – это было сложнее. Каждый пункт требовал соответствия юридическим нормам. Как-никак в дело вкладывались не только французский, но и иностранный капитал.

Услуги по созданию фирм предлагались, разумеется, на каждом углу. Но все, с кем я созванивался, норовили заработать свой гонорар, как и всюду, ни на чем, фактически на заполнении бланков. Для меня же основным критерием оставалась цена. И она никогда не соответствовала называемой по телефону. Заявленная стоимость услуг в действительности оказывалась приманкой. При личной встрече, стоило заговорить о деталях, смета разрасталась. Вероятно, сам мой вид говорил о моей неспособности отличать себестоимость от прибавочной стоимости, и уж тем более трезво оценивать адвокатские аппетиты. Свою готовность раскошелиться я тоже, видимо, не мог скрыть от глаз человека, привыкшего, попросту говоря, заколачивать деньги.