«Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.)
Шрифт:
Очень жалко Илью [375] . Сколько его помню, он всегда выражал презрение к Степаниде В., был искренним и даже пытался бороться, несмотря на все свое простреленное и изувеченное. Передай, пожалуйста, наше сердечное соболезнование Лиде.
Как я понимаю, Пик забрал твое письмо и в тот же день передал тебе наше с копией приглашение от Гаррисона Солсбери. Любопытно, дошел ли оригинал по почте? Есть ли у вас идеи насчет возможного приезда в том смысле, что – собираетесь ли рыть землю? Я думаю, что есть смысл, и я не согласен с Пиком, что вас тогда автоматически лишат гражданства. С какой стати? Вы не такой еще гад-отщепенец, как другие. Приглашение Гаррисона, как ты понимаешь, любезная формальность. Он о вас заботиться не будет, о чем он меня тактично предупредил по телефону. Однако, если мы будем знать заранее, мы подготовим здесь все – и тур по университетам, и жилье в разных городах, не говоря уже о столице мира капитализма, жителями которой мы теперь имеем себя быть. (Новые координаты у Ника и в письме Попову). Дин Уорпфстор [376]
375
Имеется в виду смерть Вергасова.
376
Дин Ворт.
377
Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе.
378
Декларация о подоходном налоге (англ.).
379
Председателю (англ.).
В течение лета у тебя должны появиться разные калифорнийские люди – Марина, Линда, Майк Хайм. Пожалуйста, передай с ними свои идеи и соображения или, как бы написал Г. Боровик [380] , «свои надежды и чаяния». Впрочем, сейчас, заглянув в твое письмо, подумал, что тебя летом не достичь, если уезжаешь в Тарусу. Даже и это мое письмо неизвестно когда к тебе прибудет.
В снах уже все перемешалось. Вот прошлой ночью видел вас обоих – будто Боря ходит, что-то готовит в помещении, чем-то распоряжается, а ты собираешься читать, но где это происходит – в Москве, в Лос-Анджелесе, на Гавайях?
380
Генрих Авиэзерович Боровик (р. 1929) – советский журналист-международник, публицист.
Мы сняли квартиру в большом доме недалеко от американских святынь. Город нам нравится, пожалуй, самый европейский из всех американских. Люди сидят в открытых кафе, чего в LА не увидишь, по ночам в Georgetown как на Saint German de Pres, молодежь, саксофоны, все в шортах.
Мы еще ничего не видели, потому что озабочены пока столами и стульями. Только вот вчера смотрю – у решетки Белого Дома чувачок с плакатом «Лицемеры, лицемеры!» стоит и курит, и лицемеры его лицемерно не трогают.
Впрочем, увы, далеко не все здесь так идиллично. Сегодня в газетах ужасная история. Юношу-провинциала в Нью-Йорке толпа подонков ограбила, стащила штаны и с хохотом гнала по 42-й улице, пока он не бросился на рельсы сабвея.
В заключение маленькая история из разряда бочкотары.
Незадолго до нашего отъезда в LA [381] появился мосфильмовский человек Тарачихин [382] , чем-то отдаленно напоминающий моего Телескопова. Он был ассистентом в группе Бондарчука [383] , а энтот маэстро снимает кино-поэму о пламенном революционере Дине Риде [384] под зловещим названием «Красные колокола»; съемочная площадка располагается в Мексике, откуда товарищ Тарачихин (17 лет партстажа) вдруг, забурев на неделю – петушиные бои, красотка Гваделупа, покито, синьоры, до краев не наливайте), вдруг рванул через американскую границу и попросил свободы. Мы его видели – типичный мосфильмовский шестидневный загул, после которого с удивлением просыпаешься в Свердловске или Риге. В данном случае – Лос-Анджелес.
381
В Лос-Анджелесе.
382
Очевидно, ошибка Аксенова: фамилия сбежавшего киношника – Рачихин. Его история описана в книге Александра Половца «Беглый Рачихин» (прим. Е. Попова).
383
Сергей Федорович Бондарчук (1920–1994) – актер, кинорежиссер, сценарист, народный артист СССР.
384
Дин Рид (1938–1986) – американский певец и киноактер, придерживавшийся левых взглядов, в результате чего пользовался популярностью в соцстранах и в Латинской Америке.
Обнимаем и целуем. Нежнейший привет Семену и Инне и всем нашим.
Ваши Вас и Май.
Не случается ли тебе иной раз по соседству встретить Кита? Так его люблю и жалею – каково парню иметь такого отца-отщепенца. Мне кажется
ли иногда, что может случиться новый 56-й год? [385]Белла Ахмадулина – Василию и Майе Аксеновым
8 июля 1981 г.
Вася! Майя!
385
Имеется в виду так называемая оттепель.
Всю прошлую ночь (на вторник 7 июля) я была с вами, писала вам письмо в Тарусе. Кончалось оно описанием восхода солнца (вы – напротив, я оборачивалась и целовала бездну между мной и вами), а кончилось – в печке.
Я приехала в Москву, чтобы завтра (уже светает: 8 июля) отправить вам письмо. Взять мне его негде: то в печке, а этого еще нет.
Вчера, в это время предрассвета, я так вам писала: глубокая ночь в Тарусе, я – из Оки, мокрая, на рукаве халата (Майкиного) сидит мощная угрюмая треугольная бабочка, уцелевшая от – чтобы вы ее увидели.
Я – совсем съехала из Москвы в Тарусу. Сняли захудалый слабоумный домик, налево – могила Борисова-Мусатова, направо – танцплощадка, площадка – танц (из стишков моих) на месте дома Цветаевых. («Ленинград, я еще не хочу умирать…» [386] – Пугачева, ни в чем не повинная.)
Вчера я писала: передо мной два вида: Мауи (целовала открытку в ваш балкон, в океан и в купальщиков даже) и не-вид из-за лампы на Оку – совершенно вблизи вид на распластанных на стекле, бедно обнаженных насекомых.
386
Отсылка к строке из стихотворения О. Мандельштама «Ленинград» (1930): «Петербург! Я еще не хочу умирать…».
Бабочка на рукаве – тревога всеведущих и ищущих еще какого-то сведения усиков или как их назвать… затем убрала, сошла с рукава и сидела на письме к вам.
Я так сильно, так нежно ощущала вашу близость, нашу неразрывность.
Писала про поэта Сиренева [387] , обитающего в Тарусе, подлежащего непрестанному бесполезному вдохновению, про то, что втайне чертополохово завидую его персидской кустистости и легкости руки.
Писала про Н. Я. Мандельштам, как она мне сказала: «На том свете пущу тебя к Осе». Я: «А я – не пойду». – «?» – «Н. Я., вы же не предполагаете, что я на том свете буду развязней, чем на этом».
387
См. стихотворение Беллы Ахмадулиной «Сиреневое блюдце» (Таруса, февраль – март 1982).
О том, как меня снабжала неуверенностью во всем ее мысль: когда они увидятся с Осипом Эмильевичем?
Я заметила, что встретились в день 13 января (я забыла, что Новый год). Очень плакала в церкви. «…плавающих и путешествующих…».
Слезы мои стали неопрятно велики, прочь, через могилу Б. Л. [388] , … через бар, где тогда почему-то упадали на пол, просительно цапая меня за… ноги безусловные «русские» советские писатели.
Но писала я о смерти Жени Харитонова, которого (из «Каталога» и вообще) безмерно выбрала, полюбила и поощряла – совершенной дружбой и приветом слов души о его таланте, о том, что все обойдется (он этим не дорожил, то есть не моим приветом, а благополучным продолжением).
388
Имеется в виду могила Бориса Леонидовича Пастернака.
Боря приехал ко мне в Тарусу с вестью о его смерти, и благодарю Борю, что почти не смог удержать слез. (Он же дал оповещение.)
Стихи все не перепишу для вас – много уж набралось, вы рады будете.
Я совсем ушла – прочь, Таруса это и иначе, выше и географически удостоверила.
Сегодня (вчера уж) была девочка Линда из Лос-Анджелеса: привет от Ольги [389] и – главное – видела вас так недавно. Чудно рассказала, как ты, Вася, говорил со спортсменами и как Маята прекрасна и прелестна – и на ее, девочкин, взгляд.
389
Матич.
Васенька, я-то – что, понятно, что не расстаюсь, я уж писала тебе, как сны о вас убедительны настолько, что опасаюсь наяву: не изнурительно ли для вас так не покидать меня? – но дорожу тем, что множество людей измучены осязанием твоего отсутствия. Тут и молодежь с ее темно-светлым туманом сознания, влюбленным в предполагаемую спасительность чужеземства, и прекрасные родные, не ищущие спасения, и официантки [390] (очень!), и – вся наша Бочкотара, в честь которой посылаю тебе ложку [391] из тарусской забегаловки, сразу же Борей взятую – для тебя.
390
Имеется в виду ресторан ЦДЛ.
391
Ложка – шедевр китча, сделана из какого-то плохого качества сплава и раздавлена колесами автомобиля, превратилась в плоскую загогулину и стала предметом искусства (прим. Б. Мессерера).