«Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.)

Вину за срыв этой поездки и за все последующее я возлагаю на замзаведующего отделом культуры ЦК КПСС Альберта Андреевича Беляева. Мне представляется, что этот человек рассматривает Союз писателей как свою вотчину, а писателей как своих крепостных. Более того, мне представляется, что наша литература сегодняшнего дня развивается под влиянием вкуса А. А. Беляева, а вкус его мне представляется серым.

Для того, чтобы отвести превратные толкования вышесказанного, я должен высказать здесь несколько априорных соображений. Я не против партийного руководства. Вместе со всеми своими коллегами я считаю, что идейное, направляющее влияние партии благотворно для литературы. Мне приходилось встречаться и беседовать о литературе с крупными деятелями нашей партии и находить в их лице тонких и вдумчивых собеседников, понимающих диалектическую сложность нашего времени и литературы в нем. Деятельность А. А. Беляева строится по стародавнему принципу «тащить и не пущать». В его лице я вижу человека некомпетентного.

К этому выводу я пришел на основании опыта нескольких (на протяжении ряда лет) встреч с этим человеком. Каждая из этих встреч приносила мне неприятности, досаду и унизительное ощущение своей кабальной зависимости. Вот несколько примеров. Мою последнюю книгу, которой я горжусь и которая высоко оценена многими моими товарищами, людьми, гораздо более сведущими в литературе, чем Беляев, он считает «шагом назад» и таким образом закрывает ей доступ и в журналы, и в издательства, потому что его боятся в журналах и издательствах. Особенно ревностно Беляев следит за моими попытками пересечь государственную границу. Всюду ему чудятся враги, и всегда он как бы подозревает меня в стачке с этими врагами. Несколько лет назад я собрался написать книгу об океанографах, а для этого надо было пойти с ними в океанский рейс. Беляев сказал мне, что коралловые острова Тихого океана охвачены в этот момент идеологической войной небывалой силы и, конечно же, меня-то наши враги используют как свое оружие.

В другой раз польское издательство пригласило меня посетить Варшаву в связи с выходом моей книги. Беляев расценил это как вылазку определенных польских кругов, недоброжелателей нашей литературы, и запретил эту поездку.

Приглашение из Швеции. Зная, что все замыкается на Беляеве, я уже не обращаюсь в иностранную комиссию СП, а звоню прямо к нему. Даже не дослушав меня, он весело и жизнерадостно провозглашает: «Никаких перспектив!»

Все это похоже на анекдоты, а временами и попросту оборачивается анекдотом. Шведский издатель, выпустивший «Затоваренную бочкотару», приглашает меня посетить Стокгольм. Мне заявляют, что я не смогу поехать, потому что этот издатель – реакционный. Через несколько дней я вижу в «Литературной газете» снимок – мой издатель в обнимку с одним нашим высокопоставленным писателем в качестве «преданного друга советской литературы». Невеселые, отвратительные анекдоты!

Аргументы, которые выдвинул А. А. Беляев против моей поездки в Калифорнийский университет, – смехотворны. Вот два из них, главных, абсурдно связанных друг с другом:

а) если мы вас пошлем, то они пришлют нам кого-нибудь в обмен;

б) если мы вас пошлем, то с нашей стороны это будет «акт доброй воли». А какой тогда с их стороны будет «акт доброй воли»?

Как прикажете понимать? С одной стороны, если приглашение меня американцами не считается актом доброй воли, то, стало быть, я персона какая-то опасная, нежелательная для нас. С другой стороны, если американцы в обмен навяжут нам визит какой-нибудь своей персоны, то, стало быть, я – персона опасная и нежелательная для них.

Быть может, я субъективен и это лишь со мной А. А. Беляев обращается таким образом, а с остальными писателями он лоялен, широк, умен? Если даже дело обстоит таким образом, то, мне кажется, на таком ответственном посту человек обязан сдерживать свои личные антипатии.

Так или иначе, я заявляю здесь, что не считаю более Альберта Андреевича Беляева своим руководителем, освобождаю себя от всякой перед ним вассальной зависимости и полагаю, что люди с таким узким интеллектуальным кругозором не вправе руководить литературой.

Еще раз категорически протестую против срыва моей поездки в Калифорнию, которая могла бы внести свою, пусть скромную, лепту в разрядку напряженности и установить традицию приглашения советских писателей в американские университеты для занятий по профессиональным вопросам.

Аксенов Василий Павлович,

писатель

1975 (?) г.

Главному редактору журнала «Юность» Б. Н. Полевому

Многоуважаемый Борис Николаевич!

Вы много ездите по миру и встречаетесь с писателями в разных странах. Кто из писателей и в какой стране принял бы редактуру, учиненную Вами над «Железкой», как Вы думаете?

Неужели Вы, хоть на секунду, допускаете, что я приму эту редактуру? Ведь Вы здравомыслящий и многоопытный человек. Тогда для чего же Вы в поте лица трудились зелеными чернилами? Чтобы «зарубить» повесть? Для этого Вам достаточно написать «нет» и поставить свою сигнатуру. Чтобы душу отвести в унизительных для меня комментариях на полях? Сомневаюсь, ведь Вы человек незлой, и за многие годы у нас сложились в среднем нормальные отношения.

Значит, Вы уж простите меня, эта редактура, похожая на погром в посудной лавке, просто бессмысленное дело.

Быть может, был бы единственный смысл – оставить сей размалеванный манускрипт в назидание потомству как музейный экспонат: «вот так, мол, в старину редактировали лирику».

За годы нашего знакомства я успел заметить, что Вы обладаете довольно тонким вкусом к живописи. Увы, этого вкуса не хватает на лирику. Вы не хотите заставить себя понимать лирику чужой души, стиль и строй этой лирики.

Итак, я выражаю недоумение, зачем все это понадобилось после тройной и окончательной уже редактуры (С. Д. Разумовская, редколлегия, отдел).

Итак, я категорически отвергаю Вашу редактуру.

Итак, я чувствую себя оскорбленным: и почему, с какого зла…

С лучшими пожеланиями,

В. Аксенов

31. III.74

IX. Кто является истинными героями современной России?

Два публикуемых ниже текста вполне могут быть отнесены к жанру воспоминаний, столь редкому в творчестве Василия Аксенова. Они затерялись среди его бумаг и, к сожалению, не вошли в недавно изданную книгу «Одно сплошное Карузо» (2014), составленную автором этих строк из материалов американского архива писателя. По духу и стилю они вполне могли войти в указанную книгу, но так уж получилось.

Первый текст «Два типа смелости» [817] , посвященный ученым, науке, как таковой, и Андрею Дмитриевичу Сахарову, в частности, возвращает нас в мрачные годы советского застоя: уже арестован известный физик Юрий Орлов, в «местах не столь отдаленных» пребывает другой известный физик Андрей Твердохлебов, через год самого Сахарова ожидает ссылка в город Горький.

В этих условиях Аксенов задается, казалось бы, наивным вопросом, чья смелость заслуживает большего признания современников и потомков: смелость космонавта, отрывающегося от притяжения Земли, или смелость правозащитника, отрывающегося от «единодушного одобрения» народом действий власти? Выясняется, что вопрос этот не так уж наивен, каким он представляется на первый взгляд. Более того, вопрос этот, спустя треть века, продолжает оставаться для России столь же актуальным, как и во время написания Аксеновым публикуемых ныне мемуаров.

817

Название дано составителем. Текст сохранился в рукописном виде.

Второй текст «Как Сцилла и Харибда» [818] , возникший в первые годы эмиграции, начинается воспоминанием о военных учениях на Балтике, участником которых был и студент Ленинградского мединститута Василий Аксенов. К счастью, это были не настоящие атомные учения: взрыв и грибовидное облако только имитировали атомный взрыв.

От воспоминаний мысль писателя обращается к реальной угрозе существованию жизни на земле, которую несет в себе атомное оружие в условиях ожесточенного противостояния двух политических систем. Надежду на спасение дает писателю литература и «другие творческие акты», которые, по его убеждению, «делают для дела мира больше, чем пацифистское движение, которое, увы, часто становится лишь пешкой в политической игре». В условиях нынешнего набирающего силу противостояния с Западом, когда упоминаемые Аксеновым пацифистские движения после распада Советского Союза сошли на нет, и этот его текст продолжает оставаться весьма своевременным.

818

Машинописная рукопись. Название дано составителем.