Ловушка для Адама и Евы (сборник)

– Ну, кажется, все! – Павлик удовлетворенно вздохнул, отложил ручку в сторону, закурил. – Начнем по порядку, Антоша. Ты помнишь инженерную команду Пучкова? Помнишь, да?.. А договор номер такой-то помнишь?.. А что там было написано, помнишь? А записано там было, между прочим, что товарищ Пучков со своей командой согласно контракту такому-то направляется в наше распоряжение. Контракт же, среди прочих пунктов, предусматривает… Так, сейчас посмотрим, что он предусматривает… Вот, пункт № 3. В целях достижения большей мобильности, а также в связи с заинтересованностью сторон в скорейшем выполнении задания, приказываю обеспечить команду инженера Пучкова… так, так… ага:…транспортом…. во, транспортом!., ну и так далее… Теперь смотрим сюда… вот, от 5 декабря 197… года, договор… Предоставить команде инженера Пучкова транспорт… так, так… в полное их распоряжение при условии… Во, слушай!.. При условии ежедневного рабочего оформления путевых листов за личной подписью начальника… так… тов. П.Н. Горюна, Петра Никандровича то есть. Что нам это дает, а, дорогой Антоша? А то, что совершая ряд простейших арифметических операций и вплетая в дело небезызвестного нам Пучкова, мы и пишем следующее:

Доводим, мол, до вашего сведения, что счет такой-то может быть оплачен в размере стольких-то рублей (это, разумеется, чуть не вдвое меньше затребованного!) в связи с:

1) участием в выполнении контрактного задания независимой группы инженера Пучкова;

2) предоставлением в распоряжение названной команды транспорта такого-то;

3) ошибочным включением (в размере стольких-то рублей) платы за транспорт, находившийся в пользовании инженера Пучкова в период сверхурочных работ, как непредусмотренных контрактными обязательствами.

Ставим точку и добавляем: вышеуказанную, мол, разницу (записываем разницу от основной цифры счета) просим отнести на счет такой-то (читай: на ваш счет) ввиду использования командированной вами группой (именно подчеркиваем: командированной вами!) транспорта такого-то в период сверхурочных работ, не предусмотренных контрактным договором… Все. Ставим число, подпись. Петр Никандрович жмет нам руки, гладит нас по головке. Ну как?

Коломийцев слушал Павлика и ушам своим не верил, что существует, оказывается, простейший выход из положения. Настолько, видимо, простой для Павлика, а для Коломийцева – настолько сложный, что и не уразумеешь этой простоты с первого взгляда.

А Павлик рассмеялся.

– Так-то, Антоша! Учись, пока я жив… Правда, могут прицепиться за «период сверхурочных работ», но – как ни парадоксально – в контракте нет ни слова о продолжительности рабочего дня для команды Пучкова, есть только общий срок выполнения задания. Это естественно, а кроме того, заранее предусмотрено, дабы команда Пучкова могла работать ежедневно хоть до полуночи, лишь бы уложилась в общий срок. За это, собственно, и шла им та бешеная премия, о которой, конечно, и ты слышал, – лес, он все ж таки народное богатство! Ну, а счет за транспорт предъявлен почасовой, а это как раз нам на-руку. Почему? Да потому, что с юридической точки зрения мы всегда будем правы, если произвольно примем за продолжительность рабочего дня общесоюзный стандарт. Понятно?! Это дает нам право, к тому же, считать часы работы сверх времени общесоюзного стандарта – сверхурочными, то есть не предусмотренными контрактом и потому не подлежащими оплате. Ну, и так далее… Колесо в общем вертится, а денежки текут в наши карманы. Жаль, только, что не в наши с тобой…

Коломийцев очнулся от воспоминаний, вспомнил, что не в кабинете уже, не на работе он, а в электричке, едет к жене и сыну. Но ждут ли они его? Вряд ли, вряд ли… Главное – Света не ждет. Но ведь такой трудный день сегодня – что ему оставалось делать? Так вдруг захотелось увидеть их…

Соседи Коломийцева по электричке о чем-то яростно спорили; он прислушался.

– Мы, конечно, все скромные и хорошие были, а вспомните – не ругали нас старухи?!

– Да за что нас-то ругать?

– Как за что? Ну вот вы, я вам, вам говорю, гражданка, не носили квадратных плечиков? Носили. Тоже мода была – и носили. А старухи что?.. Старухи ворчали. Э-э… да что говорить!

– Вот и не говорите… А то защитница нашлась! Их защищать, так они скоро совсем нагишом ходить будут!

– Правильно говорите! Сядет, понимаешь, такая в такси – нафуфыренная, напомаженная, а лет-то ей шестнадцать или семнадцать, закинет ножку на ножку, а они тощие – тьфу! – и скажет этак томно: «Шеф, будь добр, прокати!» А я как гаркну: «А ну вылазь, стерва, а то я покажу сейчас шефа!» Так она испугалась, думаете? Черта лысого она испугается! Глазки прищурит, а они злые, как у змееныша, и скажет спокойно: «Не сердись, шеф. Я думала, ты мужчина. Я-то ведь женщина…» Вот они какие, все эти скромненькие! Давить их надо! Под корень!..

– Ну, это вы уж слишком. Не все же такие, нельзя же сразу всех охаивать…

– А я вам говорю, что все! Я пятнадцать лет на такси работаю, так что знаю…

А электричка, остановка за остановкой, мчит и мчит дальше. Коломийцев начинает воспринимать затянувшийся спор просто как внешний шум, а слова «молодежь… молодежь… молодежь…» уже, кажется, и не люди говорят, а мерно выстукивают колеса… Вспоминаются Коломийцеву знакомые молодые лица, начинает он тоже думать о молодежи, и снова вспоминается Павлик… Конечно же, Павлик… Он, когда отдал Коломийцеву бумагу, сказал так:

– Кое с кого причитается теперь, Антоша! – И усмехнулся торжествующе: – Если, конечно, эти кое-кто согласны на мою «диссертацию»… А уж ты, ясное дело, возьмешь эту бумагу, а? Вырвешь, схватишь, скалиться от радости будешь, а? У-у… зверь! Да на твоем бы месте я руки Павлику целовал! Пальчик за пальчиком! Понял?!

Но Коломийцев молчал. Ничего, никакого решения не мог он принять. Страшно было, что вот какой-то он не такой, как… как кто? Одним вот это сделать – раз плюнуть, другим вон то – тоже плюнуть, а ему, почему ему трудно? Да нет, не трудно даже, а почему… Как бы это сказать… Почему вот он – это именно он, Антонин Иванович Коломийцев, такой, какой есть – а не кто-то другой? Почему?

– Впрочем, – усмехнулся Павлик, – время поразмыслить у тебя еще есть! До понедельника времени много, ясно тебе, Антоша?! – Павлик не на шутку разозлился, так и не услышав от Коломийцева слов благодарности. – Ну, а если не согласен, так я умываю руки. Хоть на этом себе спасибо заработаю!..

III

В шесть часов вечера Коломийцев приехал к жене и сыну, а через три часа, совершенно расстроенный, был уже снова в Тюмени. Он сидел в привокзальном ресторане, в огромном и светлом зале, и со странной усмешкой думал о себе, что начинает наконец просыпаться. В это слово он вкладывал какой-то странный загадочный смысл, о котором ни одна живущая на свете душа не могла даже догадываться.

Впрочем, было ему горько, ох, как горько! Бесконечно спрашивал он себя, чем он так плох, чего такое сделал в жизни, чем так провинился перед ней? Да что говорить! Трудно в жизни жить, да и ты… Кто ты?

Надо жаловаться… Настал он, этот момент, когда напротив должен сидеть человек и слушать, какой ты невезучий, как все не так и как все должно быть…

И этот человек, действительно, сидел, напротив, давно сидел и наблюдал за Коломийцевым.

– Вот я тебе и расскажу, расскажу, – сказал Антонин Иванович, как будто сто лет был знаком с человеком. – А ты рассуди. Хочешь рассудить?

– Меня Ваней зовут, – сказал человек, – я студент.

– Да какое это имеет значение?! – успокоил Коломийцев. – И хорошо, что студент. Правда, хорошо…

Антонин Иванович налил в две рюмки (Ваня пил вообще-то красное вино, но уж раз такое дело):

– За знакомство!

– Давай! Только тебя как зовут?

– Антонин.

– Ну и имечко! – Ваня незлобливо рассмеялся. – Ладно, поехали!

Вскоре Антонин Иванович рассказывал о себе… Как утром на работе был, как Павлик его выручал, и как семейная жизнь трещину дала, и как совсем недавно, часа два-три назад, ездил он к жене и сыну, да не очень-то его там приняли… Что? Как зовут ее? А какое это имеет значение?