Ловушка для Горби

На телеэкранах возник подземный бункер в Жигулях, в котором под сорокаметровой толщей гранитного пласта расположены Центральный Штаб ракетных войск, Штаб стратегического резерва Советского главнокомандования и ядерное бомбоубежище Советского правительства. Впрочем, телекамеры показали зрителям только одно помещение — зал Штаба ракетных войск. Здесь, перед светящимися экранами компьютеров и радаров, сидели молодые офицеры самых различных рангов — от лейтенантов до генералов. Прямая связь с разведывательными спутниками позволяла им почти вплотную видеть развертывание израильских и китайских войск вдоль южного берега пограничной реки Амур. На броне легких танков, которые выкатывались там из люков израильских транспортных самолетов, можно было легко различить голубые шестиконечные звезды…

«До полной боевой готовности атакующих сил противника — сто минут!» — громко доложил какой-то молодой майор на Центральный Пост, где в окружении генералов сидел над картой Приамурья Секретарь ЦК КПСС Павел Митрохин. Он был в новеньком маршальском мундире, рядом с ним большие электронные часы уже вели обратный отсчет времени: 100… 99,55… 99,54… 99,53… Одновременно со всех концов зала доносились голоса рапортов:

«Американская армия получила приказ „red alert“!»

«Турецкие танковые дивизии заправляются горючим по нормам военного времени!»

«Японская авиация получает полный боекомплект!»

И здесь же, на экранах контроля готовности советских вооруженных сил:

открывались ракетные шахты в сибирской тайге и звучал рапорт:

— Готовность тактических ракет первого удара — 2 минуты!..

поднимались к небу гигантские туловища ракет, замаскированных на железнодорожных платформах:

— Готовность стратегических ракет первого удара — 2 минуты!..

развертывались к бою целые ракетные батареи:

— Ракетные батареи Дальневосточного военного округа к бою готовы!..

бомбардировщики получали полный боезапас ракет и снарядов:

— Готовность стратегических бомбардировщиков — 1 минута!..

А электронные часы рядом с Митрохиным все продолжали обратный отсчет времени: 97,32… 97,31… 97,30…

Камера вернулась в кабинет Стрижа, он сказал:

— Дорогие товарищи! Наше правительство отдает себе отчет в серьезности создавшейся ситуации. Еще никогда мир не стоял так близко к началу термоядерной войны, как сейчас. История спрашивает: с кем вы, русские люди? Будем ли мы продолжать братоубийственную гражданскую войну для того, чтобы завтра Россия исчезла со всех карт мира и вместо нее желтые и семитские расы разорвали тело нашей Родины на географические клочки? Или по старой русской традиции мы сплотимся в единый кулак и дадим мощный отпор очередному иностранному вторжению?..

Восемнадцать заложниц на полном ходу поезда переходили из последнего вагона на платформу с танком. Здесь их встречали Стасов и Обухов, считали: «Шесть… Восемь… Десять…» Еще двое «афганцев» вели освобожденных в следующий, ближний к паровозу вагон.

— …Братья и сестры! — обращался Стриж к стране. — Русские люди! Когда враг на пороге, когда желтые руки уже тянутся через нашу границу к нашим домам и колыбелям наших детей, все наши внутренние распри, разжигаемые нашими врагами и их агентами, должны быть отодвинуты на задний план! Мы должны собраться, как одна семья! Поэтому:

Мы, Советское Правительство, объявляем в стране военное положение. Мы объявляем срочную мобилизацию в армию всего мужского населения и полную и безусловную амнистию всем, кто был введен в заблуждение вражескими агентами и принимал участие в антиправительственных действиях. В течение ближайшего часа все антиправительственные части должны быть расформированы, а мужчины в возрасте от семнадцати до пятидесяти лет должны явиться в свои районные военкоматы и на мобилизационные пункты.

Товарищи! Через девяносто шесть минут может начаться Третья Мировая война. Родина находится в смертельной опасности! Те, кто даже в этой ситуации не прекратят антиправительственных действий, сами обнаружат народу свою антирусскую суть, свою истинную миссию китайско-израильско-японских агентов. Но эти предатели России уже не смогут рассчитывать на нашу пощаду. Суровый меч народного гнева найдет их и покарает!

Друзья мои! Мы можем и должны остановить агрессоров на пороге нашего дома! Да здравствует братское единение всех народов нашей страны! Наше дело — русское, наше дело — правое! Мы спасем нашу Родину!

Когда все восемнадцать заложниц, изнасилованных уголовниками, перешли на платформу, Обухов отцепил эту платформу от последнего вагона поезда зэков, в Стасов скомандовал машинисту своего паровоза: «Все, тормози…»

И почти тут же между платформой и поездом зэков возникла щель, которая все росла и росла, превращаясь в темное морозное пространство разрыва. Наконец, паровоз, толкавший поезд, окончательно затормозил, а затем и вообще покатил назад, таща за собой вагон с освобожденными заложницами и платформу с танком.

А издали, с крыш поезда, который по инерции еще катил по рельсам через уральскую тайгу, смотрели им вслед зэки-уголовники и доктор Майкл Доввей. Кто-то из уголовников в бешенстве послал в ту сторону несколько автоматных очередей.

Но темная глухая тайга окружала их поезд, бессильно теряющий скорость.

46

Сибирь, Курганская область, ссыльная дача Горбачевых в лесу.

19.27 по московскому времени.

Телевизор умолк, а они еще долго сидели в тишине. По оконным стеклам скребла и шуршала метельная поземка.

— Миша, неужели это возможно? — наконец, спросила Раиса, нервно продолжив вязанье.

— Что? — не отрывая глаз, сказал Горбачев.

— Ну, все это — вооруженные евреи, нападение китайцев?

— Возможно… — вяло и скорей уклончиво, чем утвердительно, ответил Горбачев. Он сидел в старом кресле, обитом вытертым плюшем, его колени были по-стариковски укрыты пледом, ноги — в валенках, но он, все равно, мерз на этой чертовой даче.

— А то, что все восставшие — агенты евреев и японцев? Неужели ты и этому веришь?

— Нет, конечно… — не открывая глаз, сказал Горбачев.

— Но тогда этот Стриж — просто мерзавец! Он подтасовывает факты!

Раиса глянула на мужа — почему он молчит? Здесь, в ссылке каждое слово приходится тянуть из него клещами — даже теперь, когда им приносят газеты, и они могут смотреть по телевизору Ижевск и по радио слышать весь мир. В тот вечер, когда Миша понял, что он зря голодал, что нигде в мире нет никаких демонстраций с транспарантами «Свободу Горбачевым!» и никто, ни один нобелевский лауреат не шлет новому кремлевскому правительству протесты по поводу их ссылки и изоляции, — он сломался. Еще сутки он провел у радиоприемника, на что-то надеясь, а затем — не только навсегда выключил радио, но и сам как бы выключился из жизни. И даже не возмущался тем, что свою откровенно шовинистическую политику Стриж и Митрохин проводят, прикрываясь его, Горбачевым, именем. А как-то враз, в одночасье, стал опустившимся стариком, потерявшим все — надежду, силу воли и смысл жизни. Ведь на этой «даче» они лишены и того, что имеют зэки в лагерях и тюрьмах — общения с сокамерниками и пусть принудительной, но съедающей время работы. Замершее над дачей время добивало Горбачева, превращало его в ничто, в молчальника.

— Ты слышишь? Я сказала, что этот Стриж — мерзавец! — повторила Раиса, нервно качнувшись в своем плетеном кресле-качалке. Она не могла сидеть и молчать как муж — часами, днями, неделями. Она — которая была первой леди России, которая распоряжалась министрами и покровительствовала режиссерам, писателям, художникам! Черт возьми, пусть он выдавит из себя хоть пару слов! В конце концов, не он один страдает на этой даче, больше похожей на гробовой склеп в лесу. — Ты слышишь?

— Я слышу, — произнес Горбачев, не двигаясь. — Он гений…