Ловушка для княгини

Сын испуганно притих, оглядываясь на Настасью.

— Отвык? Это батюшка твой, — ласково проворковала она.

И Всеволод прижал сына к себе, расцеловал, поднял вверх, что-то нашептывая, отворачиваясь, чтобы челядь не видела слез.

— На матушку похож, — вздохнул он, возвращая Ивана Настасье.

И в первый раз Настасья не почувствовала ревности, она берегла свое счастливое прошлое, так почему и князю не сберегать светлые образы.

И Всеволод исполнил обещание, не хотел, то было видно по глазам, но преклонил пред Настасьей колено:

— За сына благодарствую, — сухо произнес он.

Опять возникла неловкая тишина, нет злость не прошла, на Всеволода Настасья была крепко обижена, но то была уж не ярость, а глухая неприязнь.

— Чего-то я с дороги расшумелся, — смущенно проворчал князь, поднимаясь. — Впредь, коли не велю, соборы не созывай.

И широким шагом пошел к крыльцу.

— А еще, — кинулся за ним Яков.

— Чего там еще? — раздраженно дернул плечами Всеволод.

Яков быстро зашептал на ухо князю, беспрестанно озираясь то на княгиню, то на Ермилу. Настасья сумела расслышать лишь: «Желана». «Так тиун, выходит, про самое главное-то еще не выболтал, — с досадой прикусив нижнюю губу, приготовилась к новой вспышке княжеского гнева Настасья. — Кто его сейчас-то за язык тянет?»

Всеволод замер, спина выпрямилась, словно он проглотил кол, плечи напряглись.

— За кого она ее выдала? — через плечо прищуренным глазом глянул князь на гордо вскинувшую подбородок Настасью.

— За Путшу, прасола с Никольского конца.

— Прасола? — Всеволод сделал вид, что не расслышал.

— За него, — утвердительно махнул головой Яков.

И тут князь закатился безудержным смехом, сотрясаясь всем телом и опираясь на растерявшегося Якова.

— И за князя, и за сваху, ай да княгиня.

В волю отсмеявшись, бодрой молодецкой походкой князь покинул двор.

Яков трусливо сбежал следом за Всеволодом.

Союзники остались стоять в вытоптанном десятками ног круге.

— Пронесло, — вытер пот со лба Ермила, — на волосок были, прямо на волосок. Еще чуть-чуть и…

— Поорал бы да разошлись, — беспечно отмахнулась Фекла.

— То-то ты с мальцом на руках прилетела, — поддел самоуверенную ключницу боярин.

— Так князя жалко стало, вот и прибежала, — усмехнулась Фекла, подмигивая расстроенной Настасье. — Наговорит глупостей княгине, а потом стыдно будет глаза поднять. Знамое дело.

— Не будет ему стыдно, я для него «никто» здесь, — Настасья не выдержала и наконец заплакала.

Лихорадочными жестами утирая слезы, она передала сына Фекле, руки плохо слушались.

— Зря убиваешься, к тебе же летел, коня чуть не загнал, — улыбнулась ключница.

— Седмицу как-то не спешил, — не поверила заманчивым выводам Настасья.

— Так дотерпелся, что невмочь стало. Уж я его породу изучила.

— Он меня ненавидит. То ты не слышала, как он здесь орал.

— Не держи зла. Пред слугами, что петух, хорохорился.

— Не могу я уже, я ж ничего дурного не делаю, никому зла не желаю, стараюсь, а он… мочи нет, в монастырь хочу, — Настасью трясло.

— Пойди, поплачь, — подал голос Ермила, — выплачешься, полегчает. И никаких монастырей. Фекла следи за ней. А Яшка, вот змий, видать Домогост ему чего посулил.

Настасья лежала, тупо глядя в матицу[1]. Опухшие веки пощипывало, грудь еще время от времени сотрясали нервные конвульсии беззвучных рыданий, но слез больше не было. «Я никто. Вот так, просто, дочь колдуна и никто». Большая бабочка застучала в слюдяное оконце, просясь на волю. Настасья заставила себя подняться, разбитой походкой старухи добрела до окна, распахнула ставни, выпуская пленницу, повернулась и увидела Всеволода.

Он стоял у дверей, глядя себе под ноги. Надо сказать: «Чего, княже, изволишь?», но язык не ворочался. «Чего ему надобно? — с раздражением подумала Настасья. — Я сейчас такая дурная, глаза, должно, красные как у рака».

— Я повиниться пришел, — кашлянул Всеволод, — не так мне все преподали, как оно на самом деле было… вот и разъярился.

Настасья молчала, она просто не знала, что ответить.

— Это тебе, — князь положил на ложе нитку жемчуга, та заблестела, лениво ловя тусклый свет из окна.

— Полюбовнице покупал, а подарить не пришлось, так решил опостылевшей жене сунуть, пусть «никто» порадуется? — ударила словом Настасья, с ненавистью глядя на подарок.

— А ты злая, — как будто впервые увидев, разглядывал жену князь.

— Дочь колдуна, чего с меня взять, — процедила Настасья, помириться она не хотела, все подбрасывая и подбрасывая дровишки в огонь ссоры.

— Да не был он никаким колдуном, — устало оперся на дверной косяк Всеволод, — силен, что бык, то верно, и так же туповат. Улита им крутила, как ей хотелось, из-за нее и сгинул. Вот она, да, может и колдуньей была, я бы не удивился… Я тогда любил ее.

— Что? — расширила Настасья глаза.

— Щенком был, в волчицу влюбился. Бывает такое, — криво усмехнулся Всеволод.

Настасья опять потрясенно потеряла голос.

— И ничего в ней такого не было, — пожал плечами Всеволод, глядя куда-то в себя, — невзрачна, даже дурна с лица, не то, что ты — в отца степнячка гордая. Та взглядом до пяток не пробирала, подбиралась незаметно, опутывала — опутывала, невидимые петли на руки и на ноги кидала… Не бойся, я с ней не был, издали вздыхал. Войной на Димитрия идти хотел, когда она померла, Ермила меня вот в этой горнице запирал, чтоб я остыл малость… Ну, не в этой, прежний терем-то сгорел, но в похожей. Обидно тогда до слез было, что как малого бояре наказали, сам то себе уж таким взрослым казался. Вот те и Улита.

— Я все равно ее люблю, — с вызовом бросила Настасья.

— Люби, на то ты и дочь, — совсем мягко проговорил Всеволод. — Хозяйка ты здесь, забудь, что наговорил. Челяди велю языки поприжать.

И он ушел.

[1] Матица — главная балка, на которой держится потолок.

Глава X. Подарок

Пальцы перекатывали жемчужины, гладкие, кругленькие. Настасья задумчиво смотрела на пламя светца. Нет, муж не придет, пустое ждать. Да и с чего появилась эта навязчивая надежда, как она смогла пробраться в глупое сердечко? Фекла все толкала в спину — иди сама, не выгонит, не сможет. Но Настасья лишь упрямо мотала головой, сделать шаг самой, значит пасть окончательно, растоптать остатки достоинства. Да и если все же выгонит, уж свою долю стыда она на дворе сегодня получила, совсем не хотелось хлебнуть еще. И молодая княгиня осталась. Правда, отчего-то отослала Ивашку спать с Ненилой, няньке объяснила, что голова крепко разболелась, да и сама в это поверила. Болит же, просто раскалывается.

Луна запуталась в кроне старой яблони. За окном стояла глухая полночь. Смешно уже ждать. Раздраженно бросив нить жемчуга в ларец, княгиня взяла медное зеркальце, вгляделась в сверкающую в свете пламени светца поверхность, на Настасью глянули грустные омуты карих глаз. «Не жена ты мне», — вспомнились холодные слова. «Хозяйка, но не жена. И никому не нужны: ни моя краса, ни тело, ни душа».

Настасья вздохнула, отложила зерцало и принялась расчесывать волосы, медленно проходя прядь за прядью.