Ложь
Шрифт:
– Советовали мне, чтобы какие-то там бумаги купить… Займы, там, разные… Ну, только веры у меня к ним нет… Жидовские все это махинации. Старый я воробей, на мякине меня не проведешь… А тут, вот, у меня приданое Варюшке, в американских долларах: пятьсот долларов тут… Вот, и просьба моя в том, чтобы вы взяли их к себе на сохранение. У вас сохраннее будет, чем у меня…
Пока Акантов считал и прятал деньги в несгораемую шкатулку, где хранил суммы своей организации, Чукарин говорил медленно и спокойно:
– У вас дочь, ваше превосходительство, и у меня дочь растет. Большая забота… Нужно женихов искать, чтобы те сватов засылали. А где женихи, где сваты, где весь старый, святой, дедами установленный, обычай? На хуторе – кажного насквозь знаешь. И соседних хуторцов знаешь – у кого какая положения. Знаешь, кто к тебе за невестой придет, кто сватов зашлет, товар твой смотреть… А тут?.. Одна антимония, а не люди…
Чукарин помолчал,
– Есть тут один казачишка… Ну, и шустрый такой малец… Три года тому назад наш Донской корпус в Сербии окончил. Там чего-то не поладил, сюда приехал. Дюжа он мне понравился. И нашего, при том же, и Округа… Отец войскового старшину в германскую выслужил, теперь на минах в Болгарии работает. Соседской станицы и хутор их: и шестидесяти верст нет от нашего хутора. Тот, знаю, сватов беспременно заслал бы… Не погнушался бы нами. Все, хотя и не офицерами мы были, а богато на Дону жили… Ну, да это, богатство-то наше, – Чукарин тяжело вздохнул, – чего там вспоминать… Было и прошло и быльем поросло… Миша Безхлебнов, того казачишку зовут… А надысь собирались мы в войсковой праздник: посмотрел я его. Веселый такой казачишка… Песни играет… Танцор… И с лица гладкий. Сразу он, вот, как в мое сердце вошел…
Чукарин замолчал, положил голову на руки, примолк, пригорюнился.
– Варя видала его? – спросил Акантов.
– Нет… Куда-ж?.. Не вышло… Не то оказалось… Пошел я, чтобы ближе его наблюсти… В ресторане он служит, в русском. Глянул на него… Во фраке… Ваше превосходительство, ить как это мне горько стало: казак и – во фраке!.. Ить это… В станице… Срамота… Тарелки носит… Хрянцузы сидят… Жиды… Он им рыбу подает… Чистит ее им, услужает… Салфетка белая, накрахмаленная, подмышкой у его… Так мне это больно стало… Как ножом бы по сердцу… Казак! Донской казак!.. Хрянцузу!.. Жиду!.. С салфеткой… Нет. Пущай и сватов Николай Михайлович Безхлебнов ко мне не засылает… Какая же это кальера?.. Жидам услужает!..
– Я видел Безхлебнова, – сказал Акантов. – Прелестный юноша. Вполне пара вашей Варе. Очень хорош…
Чукарин поднял голову, прищурился, остро пронзительно посмотрел на Акантова:
– Хорош-то, хорош… Да только не такого жениха моей Варе надобно…
– Свет не клином сошелся, Авдей Гаврилович.
– Кабы дома то было – и точно – не клином… А тут… Нет, ваше превосходительство, нет тут людей… Поглядел я. Этот хорош; вот как хорош, и отец у его генерал, и сам место хорошее имеет, в банке японском служит; чистое место… Ну, только… Французинку богатую ищет, с «шатом», аль американку, чтобы сразу имение, своя чтобы машина, по курортам разъезжать, в Монте Карлу играть… Купчиху аль старую листократку ему надо. По дансингам ходит, срамные танцы танцует, – такой пусть и сватов не засылает… А бывает у меня… На Варьку глаза пялит, приценивается… Слышал, что и Варюшка не бесприданница… Конечно, без «шатов» каких, а квартирку в две комнаты купить всегда бы смог…
И опять замолчал Чукарин… И долго молчал, и заговорил тихим, печальным голосом:
– А пуще всего, ваше превосходительство, страшит меня: ну, как хрянцуз какой, явится?.. Аль – жид?.. Лакомы они очень на наших-то девок… Тады, – Чукарин махнул отчаянно рукой, – кажись, и кровинушки своей не пожалею… Прокляну…
Он встал:
– Прощенья прошу, ваше превосходительство, что задержал вас глупыми своими разговорами. Уж очень тяжело у меня все это на сердце залегло…
Прощаясь, Чукарин прищурил свои синие глаза, искательно-ласково заглянул в глаза Акантову и сказал:
– Ваше превосходительство, сегодня, как уговорено, в два часа у вас урок истории. Очень я надеялся, что Лизавета Егоровна будут… Ну, все одно… Я нароком ухожу, пусть Варюшка с вами побудет одна, стесняться не будет… А то она все меня боится… Очень я буду уже просить вас… Погутарьте вы с нею по-отцовски… Меня-то она не слухает. Могет быть, что и не понимает, как следует; вас поймет и послушает… Погутарьте с нею обо моем… о вере отцовской… о казаках… о славе нашей великой, Донской… Оберните сердце ее девическое: ведь, воск оно, оберните в сторону Тихого Дона… Вот, какая у меня к вам ишшо просьбица, ваше превосходительство…
Слезы блеснули в прищуренных глазах Чукарина, по полному, загорелому лицу сетью растянулись мелкие морщины, русые большие усы приподнялись, сверкнули под ними крупные, белые, чистые, ровные зубы.
– Одна она у меня, вся моя достояние, казачка прирожоная, кровинушка моя… Прошу вас, направьте вы ее…
– Постараюсь, – сказал Акантов.
Глухо прозвучал его голос. Сильно был он смущен. Своя дочь не шла у него из головы. Казалась трудной и невыполнимой данная ему казаком задача…
XIII
Варя пришла с большим опозданием. Прекрасно одетая, в длинном меховом манто серебристого меха, в такой же шапочке, едва державшейся на макушке ее головы, в модной вуальке, прикрывавшей
только лоб и глаза, она вошла оживленная и веселая. Она раскраснелась от мороза и стала еще красивее. Она была подмазана, и от нее пахло дорогими, тонкими духами, морозом и свежестью. Не снимая перчатки с красивой руки, она присела в кресло у окна, и заговорила быстро-быстро, по-французски, изящно картавя и грассируя. Акантов смотрел, как мелькали ее перламутровые зубы между маленьких пухлых подкрашенных губ, и не успевал следить за ее речью, невольно любуясь ее красотою, молодостью, оживлением и гибкими движениями ее тела.– Excusez, mon g'en'eral, d’^etre en retard [53] , – начала Варя. Она расстегнула нарядную шубку, распахнула ее на груди и красивыми складками положила по бокам кресла. Под шубкой было дорогое платье, какого еще не видал на ней Акантов. Запах духов стал сильнее. – Мне очень, очень трудно было сегодня поспеть к вам, g'en'eral. Но отец непременно хотел, чтобы я была у вас, что вы мне что-то должны сказать. Он был у вас… Et bien, mon g'en'eral, j’'ecjute [54] …
53
Простите меня, генерал, что я опоздала (фр.).
54
Итак, генерал, я вас слушаю… (фр.).
Акантов, по-французски, как умел, стал говорить Варе, что ее отцу больно, что она так мало знает свою Родину, так мало интересуется Россией, плохо говорит по-русски и не знает Русской истории… Точно она не любит России.
Варя с досадою дернула плечами.
За окном, над покрытыми снегом пустырями, казавшимися особенно печальными сегодня, надвигались тихие зимние сумерки. В доме напротив засветилось окно. Из-за снега в Париже было тихо, и город пел новыми, другими, нужными голосами. Промчался поезд электрической дороги с бесстыдно ярко освещенными окнами вагонов, прошумел быстро несущимися колесами. Шум их, смиряясь и стихая, умолк вдали. Полумрак вошел в комнату. Акантов хотел встать, пустить электричество. Варя, рукой в перчатке, изящным жестом остановила его:
– Laissez… Laissez done… Pas de lumi`ere… Il n’en faut point, – быстро сказала она. – Vous dites: mon p`ere me prie… Да, я знаю. Он много теперь говорит со мною. Croyez, mon g'en'eral, je l’aime bien fort et, je comprends vraiment qui c’est `a lui que je doit tout… Я все понимаю… Mais voila!.. Между нами всегда – ложь!.. Oui, oui, mon general, ложь! – делая останавливающий жест рукой, повторила Варя. – Je m’en suis ouverte а la m`ere sup'erieure, qui s’est montr'ee indulgente. «Это неизбежно», сказала она, «ваш отец – казак, вы – француженка»… Vous admettez, mon g'en'eral, я не могу сказать правды отцу. Он не поймет меня, и осудит, а я не чувствую себя виноватой, Мы разные люди… C’est terrible, mon general, mais qu’y puis je faire?.. Он мне говорит о staniza, khoutor, kourjene, – tout ca des mots qui ne me disent rien [55] … Я никогда ничего такого не видела. У меня – Paris!.. Oh, Paris! Vous vous rendez compte, mon g'en'eral, de tout ce que peut repr'esenter Paris pour une vraie parisienne [56] … Я делаю, что могу, mon g'en'eral. Я хожу в церковь, но мне неловко, что мой отец надевает эти страшные мужицкие сапоги, рубашку, и навешивает кресты на старых, вылинявших ленточках. Я боюсь, что мои знакомые увидят меня с ним. C’est bien vilain d’avoir honte de son p`ere, je m’en rends compte et sens que je suis fautive, mais je n’y peux rien. Nous sommes de deux esp`eces difer'entes. Il me parle de Platof, de Souvorof, mais en fait de h'eros, j’ai les mienes: Napol'eon et le mar'echal Foch!.. [57]
55
Оставьте, оставьте же… Не надо света… Вы говорите, отец просит… Я люблю моего отца. Я его очень люблю. Я ему всем обязана… Я каялась начальнице, и она простила меня… Это ужасно, но что я могу поделать… Я не понимаю этих слов… (фр.).
56
Но, правда, генерал, я же настоящая парижанка… (фр.).
57
Это гадко стыдиться своего отца, я понимаю это, я виновата, но что я поделаю… Мы разные люди. Он мне говорит про Платова и Суворова; у меня свои герои – Наполеон и маршал Фош! (фр.)