Ложа чернокнижников
Шрифт:
Так и есть — приступ смеха отступил. Мод вытерла глаза и попыталась выпрямиться, чтобы что-то сказать. Мне казалось, что она пытается продлить веселье…
— Салли, ты только послушай! Нет, это просто здорово! Какой-то человек идет в паб и берет с собой насекомое. Забыла какое, но это неважно. Пусть это будет стрекоза, нет, погоди минутку, у этого насекомого должны быть лапки. Тогда — сверчок. У сверчка лапки точно есть. И вот он говорит человеку, то есть человеку, которого встретил в баре: «Я обнаружил, что насекомые слышат лапками». Тогда другой мужчина, ну, тот, с которым он разговаривает, спрашивает: «И как же вы это установили?» Так, дайте-ка вспомнить… И тот, первый, говорит: «Сами видите: у этого сверчка нет лапок, и, когда я прошу идти, он не шевелится…»
— Постой-ка, —
Мод пыталась понять, почему Салли не права, я же пытался помочь Мод, говоря, что на самом деле у стрекоз есть лапки, на что бы там ни намекала Салли. Но от этого Мод только еще больше смутилась.
— Нет, вообще я хотела сказать, что у сверчков есть лапки, но у этого конкретно лапок не было, потому что человек из паба — ну тот, первый, — их оторвал, чтобы доказать, что сверчки слышат лапками, потому что, когда им говорят двигаться, они не двигаются, потому что им оторвали лапки. Хм… я только боюсь, я тут немного напугала. Когда сверчка принесли в паб, у него были лапки…
— Так он был бы больше похож на остальных сверчков, — поддержала ее Салли.
— Но потом тот мужчина оторвал ему лапки, чтобы доказать самое главное… В общем, суть вы поняли. Сами видите, мыслил он не слишком логично.
Салли задумалась над этим и, хорошенько подумав, не на шутку разозлилась:
— Идиотизм какой-то. Бред сивой кобылы. Все равно не понимаю, как тот человек мог еще доказать, что сверчки слышат лапками. И уж точно не верю, что они слышат ушами, потому что никогда не видела ушастого сверчка.
Мод окончательно приуныла. Я хотел поддразнить Салли, спросив ее, много ли сверчков она вообще видела в жизни, если не считать сверчка Джиммини из мультфильма «Пиноккио», но потом решил не вмешиваться. Так что все вдруг замолчали, и Салли вновь принялась набивать второй косяк.
Я клевал носом и думал про то, что Фарнхэм — хорошее место, чтобы залечь на дно, и так и задремал. Залечь на дно, но какое? Глубокое. Глубоко, глубоко под черными водами. Эти воды вырвались из-под земли и поглотили не только меня, но и весь город Фарнхэм. Медленно, молча, и совсем один, я проплыл мимо колонн лунного света, нисходящих в темноту, а затем я удалился от этих лучей преломленного света, заплыл в темные подводные ниши и проходы, куда не пробивалось никакое освещение, и поэтому время от времени я наталкивался на облепленные ракушками стены и двери. Очутившись на Хай — стрит, я заметил, как лунный свет мертвенно-белыми блестками осыпал витрины магазинов. Я обнаружил, что, приложив некоторые усилия, смогу доплыть до уровня крыш. Обернувшись, увидел ярко-красную крышу пивоварни «Молтингс», светившуюся так ярко, как Пандемониум Сатаны. Я осмотрел все. Без всякого сожаления я смотрел на то, как нижние полки стеллажей в публичной библиотеке заносит илом и как из размокающих книг поднимается нескончаемый поток пузырьков.
Я посетил брошенные теннисные корты, где стаи мелких рыбешек проплывали взад-вперед сквозь сетки. Я совсем не удивился, увидев, что знакомые ручьи и речушки беспрепятственно продолжают течь и под спудом черных вод. Я подплыл к зарослям хмеля, колыхавшимся таинственно и лениво, как водоросли какого-нибудь ужасного Саргассова моря. За зарослями хмеля я обнаружил безмятежно тихие лужайки Суррея. Кругом царила полная тишина, если не считать приглушенного звона церковных колоколов, раскачиваемых темными течениями. Этот звон не смолкал, раздаваясь в такт ударам моего исполненного ужаса сердца. В остальном же город выглядел заброшенным и уснувшим, навсегда остановившимся 7 августа 1967 года. Церковные шпили и башни Замка устремлялись к поверхности вод, до которой было так далеко. Там, глубоко, глубоко, на неизмеримой глубине, я мог лишь мечтать, что смогу преодолеть водную толщу и вынырнуть на поверхность, смогу бросить взгляд на бескрайний океан, из века в век катящий свои воды с наброшенной на них танцующей сеткой лунного света. Беда в том, что в моих мыслях — вода, и от этого я такой тяжелый.
Такой мне приснился сон. Однако стоит мне об этом подумать, и я уже не уверен, приснилось мне это или нет. Или это снова Наглая Лгунья, мнящая себя писателем, уверяет меня, что это был сон, и я снова пугаюсь, что, может быть, у нее — свой собственный разум, никак не зависящий от моего. На дворе теплый летний вечер, но мне стало холодно. Мне казалось, что я избавился от этой самоуправной руки, от этого литературного голоса. Но она меня снова нашла. Возможно, Фарнхэм не такое уж хорошее место, чтобы лечь на дно.
Я открыл глаза и увидел своих прекрасных гурий. Они тихо разговаривали, склонившись над индийским подносом, и я услышал, как темноволосая шепчет блондинке:
— У тебя красивые волосы. Я хотела бы сделать тебе прическу.
Но Салли вдруг заподозрила, что ее пытаются умаслить, и отодвинулась от Мод. Вторая мастырка была уже готова отправиться по кругу. Мы молча передавали ее друг другу. Но мне было не в кайф из-за этого сна о подводном царстве. К тому же я чувствовал себя немного виноватым, что заставил Мод курить с нами дурь. Со стороны казалось, будто мы с Салли сговорились совратить эту трогательно невинную девушку. Мод так хочет понравиться, и она еще такая молодая. Но мы еще молоды. Перед нами — целая жизнь. В нас бурлят соки молодости. Цивилы, наверное, считают, что мы курим дурь ради кайфа. Это не так. Мы с Салли испытываем кайф оттого, что мы молоды, — по крайней мере, большую часть времени. Мы курим травку, чтобы спуститься с небес на землю.
Когда мастырка сделала три круга, от нее остался только мерзкий на вкус картонный мундштук, и я ее погасил.
— Боже! Пожалуй, это было довольно весело, — сказала Мод и снова принялась рыться в своей сумочке. — Спасибо вам, но думаю, что больше никогда не буду курить травку. Не хочу привыкнуть. Я уверена, что можно отлично проводить время, ни от чего не завися при этом.
— Мод, ты снова несешь какую-то околесицу, — покровительственно сказала Салли, — Я уже целый год курю гашиш практически каждый день, и у меня нет зависимости.
Потом, задумавшись над тем, что она сказала, Салли снова принялась хихикать.
Мод посмотрела на Салли с сомнением.
— Гораздо легче спиться, чем стать зависимым от гашиша, — заверил я Мод. А потом, довольно-таки легкомысленно, добавил: — То же самое и с ЛСД. К ним не привыкаешь.
У Салли загорелись глаза.
— Точно! Ты должна полетать. Тебе это понравится, Мод. Полет — это просто фантастика. Завтра, если будет солнечный день, мы все вместе полетаем. Когда светит солнце — это классно, потому что, когда летаешь, солнечный свет становится ярче.
Я понимаю, что в каком-то смысле энтузиазм Салли по поводу ЛСД — совершенно искренний. Она всегда пропагандирует «волшебный» наркотик. Она действительно считает трагедией, что относительно немногие, вроде нас с нею, открыли его возможности. Однако, с другой стороны, я понимаю, что Салли навязывает Мод ЛСД, чтобы ее запугать, и если завтра у Мод будет плохой полет, Салли не очень расстроится.
Мод и правда страшно перепугалась.
— А можно я только посмотрю?
— Нет. Раз уж ты здесь, ты должна участвовать. Ты должна увидеть то, что мы видим. Мы с Питером будем духовными наставниками в твоем полете. ЛСД — дружественный наркотик. Это благодаря ЛСД ты здесь. Наркотик предупредил Питера, что ты в опасности. Так что ты в долгу.
Таковы были основные события дня. Наконец мошки нас совсем заели, и мы перебрались в дом. Салли решила приготовить кролика по-валлийски. Мод стояла рядом с Салли на крохотной кухне и говорила, как ей хочется научиться готовить. Может, Салли ее научит? Но Салли было неинтересно говорить о стряпне. Вместо этого, мягко улыбаясь, она ударилась в воспоминания о своих прошлых полетах.
В ту ночь Салли была необычайно требовательна в постели и почти не дала мне спать. Но даже когда моя голова была зажата между ног Салли, я слышал, как Мод рыдает в соседней комнате.