Lubvi.NET

Страшное, дикое, детское язычество. Но такое прекрасное, такое красивое и манящее. Ведь не зря сейчас среди молодых людей так много неоязычников. Может быть, они хотят вернуться не только и не столько к своим корням, но к тому раннему, дикому, едва осознанному чувству любви, когда кажется, что от прикосновения любимой ты вот-вот испытаешь оргазм. Собственно, первый раз в жизни так я его и испытал. А она посмотрела мне в глаза, все поняла и сказала: «Молодой человек, вы слишком чувствительны, вам не кажется?» Когда она шутила, играла со мной, она всегда называла меня на «вы», и я ее тоже. Но мы прекрасно понимали, что это была не ложь, а всего лишь игра, игра по одним нам с ней понятным правилам. И мы играли в нее до полного исступления, до полного безумия. И нам обоим это нравилось.

Ее звали Яной, Яной Кортневой. Ей, как и мне, было семнадцать лет, и у неё, как и у меня, был ветер в голове. Она была небольшого роста, чуть полноватая, но зато уже с хорошо сформировавшейся грудью. У нее были длинные черные волосы, длинные черные ресницы, которыми она так любила хлопать, повергая меня в абсолютный восторг и смущение одновременно. Еще у нее был чуть вздернутый носик и пухленькие губы. В общем, на таких мальчишки не особо смотрят. В таком возрасте им нравятся высокие, длинноногие блондинки или игривые, веселые шатенки, или бесшабашные рыжие, с которыми не очень интересно встречаться, но зато так весело прогуливать какую-нибудь скучную пару. А Яна никому не нравилась кроме меня, и я, похоже, никому не нравился кроме нее.

Мы быстро нашли с ней общий язык, хотя, оглядываясь назад, общего-то по сути дела у нас ничего и не было, за исключением того, что оба мы были счастливыми студентами журфака МГУ, причем бюджетного отделения, что само по себе уже немало. Но тогда нам с ней казалось, что у нас все общее, что мы будто бы две половинки, которые стали одним целым. Мы иногда одновременно начинали говорить об одном и том же, нам нравились одни и те же предметы, мы испытывали презрение к одним и тем же сокурсникам. Мы дышали одним воздухом, воздухом пропахшей дорогими духами и сигаретами курилки журфака на втором этаже, где нередко коротали время.

Это вечная проблема молодых влюбленных. Им просто-напросто некуда пойти. На кафе денег нет, домой не пойдешь, там родители, будешь краснеть и стесняться, а после ухода девушки получишь кучу глупейших наставлений и комментариев. Полная свобода, стесненная лишь полным отсутствием материальных ресурсов. Так мы и жили. Я помню, как плевались сокурсники от средневековых рыцарских романов, как они ворчали, что дескать читать про Роланда и Зигфрида жуткая скукотища. И кому вообще нужны эти глупости про рыцарей и прекрасных дам, потому как это все неправда и глупости? А мы смотрели на эти книги совершенно другими глазами, глазами двух безумных влюбленных, которым было уже хорошо от ощущения, что любимый человек просто сидит в одной аудитории с тобой.

И мы от нечего делать читали с ней по ролям «Кольцо Нибелунгов», читали старый, толстый, потертый том «Смерть Артура» Томаса Мэлори, а потом смеялись над остроумной пародией Марка Твена. И она курила тоненькую сигарету не в затяг, чтобы просто казаться в моих глазах взрослей. А однажды мы залезли с ней на крышу одного старого дома и там целовались. И нам было здорово, и я чувствовал, что еще немного — и потеряю от счастья сознание.

Я читал ей наизусть Лорку, и Петрарку, и Хайяма, которого полюбил еще в школе. А она смотрела на меня восхищенными, огромными карими глазами и целовала меня в мочку уха, и о большем мы с нею даже и не думали. Нам и так было хорошо. И однажды она заплакала просто от счастья, когда в холодной зимний вечер мы шли с ней к станции метро «Охотный ряд» и я сказал ей, что вот прямо сейчас сниму с неба луну и подарю ей. И она просто заплакала, и слезы были как льдинки, и я слизал горячие капли языком, и мы обнялись и шли дальше вместе. И мы были счастливы, потому что у нас было свое маленькое королевство без лжи. Во всяком случае, так думал я.

Прошла первая сессия, потом пролетел короткий весенний семестр. А у нас по-прежнему все было прекрасно, мы любили друг друга самозабвенно, до полного исступления, мы делились каждой мелочью, мы доверяли друг другу самые страшные тайны. И нам одновременно было весело и грустно, мы почти одновременно смеялись и огорчались. И я абсолютно верил ей. Я даже не мог допустить и мысли о том, что она, Яна, существо из другого мира, где детей не воспитывают во лжи, может солгать мне. Такая мысль казалась мне кощунственной, и я чувствовал себя последним подонком, когда малейшее сомнение в честности Яны посещало меня.

И мы сдали вторую в нашей жизни сессию. Я, как водится, без троек, а Яна — на отлично. Она была очень умной девочкой, но не зубрилой, она просто схватывала все на лету, а еще умела доступным языком объяснять то, что заумными словами вещал лектор с кафедры. И она так ловко, так остроумно пародировала интонации разных преподавателей, что мы с ней смеялись до коликов.

Был теплый летний вечер. Мы сидели около памятника Ломоносову. Кто-то пил пиво, кто-то просто весело болтал. Были и те, кто плакал. Но такие быстро уходили. Всеобщее веселье их раздражало. Янка весело болтала со своей длинной и худущей подругой Натальей, при этом обе смешно жестикулировали. А я сидел с Пашкой, парнем из группы ТВ. Мы пили с ним одну бутылку пива на двоих, курили и разговаривали обо всем на свете.

Пашка был хорошим парнем. Только вот пить ему все-таки было нельзя. Даже совсем небольшая порция алкоголя превращала его в какого-то странного, безумного шута. Он то мог заорать во все горло, что наша группа самая лучшая на факультете, то начать прыгать по парапету на одной ноге. Еще он мог в таком состоянии полезть в драку. При этом он сам прекрасно знал, как на него действует алкоголь. И, похоже, стремился хотя бы немного побыть в состоянии какого-то странного исступления. Учился Пашка так себе, к тому же подрабатывал на каком-то кабельном канале и очень много прогуливал. Но сдавал все предметы исправно и всегда был согласен на тройку, если ее ставили автоматом.

Вот и сейчас он сидел, положив ногу на ногу, морщил нос, курил сигарету, и черные кудри его были мокры от пота. Буквально три минуты назад он как безумный скакал по скверику и кричал, что тех преподавателей, которые ставят оценки автоматом надо канонизировать. «Ей-богу, дурак», — подумал я тогда.

— Ну, чё смотришь, Андрюха? — обратился он ко мне — Чё ты свои зенки влюбленные вылупил на меня? — У него была такая манера говорить. При этом он ничуть не был агрессивно настроен.

Пашка хлопнул меня по плечу, вырвал у меня из рук початую бутылку пива и залпом допил ее. Взгляд его вконец помутнел, он начал глупо улыбаться, а потом начал морщить нос.

— Смотреть на тебя противно, когда ты выпьешь. Неужели сам не понимаешь, что дурак дураком становишься! — В то время мне ужасно нравилось читать другим нотации, и я даже не подозревал, насколько это неблагодарное, а главное — опасное занятие.

— Это мне на тебя противно смотреть, когда ты со своей Яной лижешься.

— Это почему же? — обиженно спросил я. — Завидуешь, что ли?

— Я?! Завидую?! — Пашка скорчил удивленную гримасу, а затем расхохотался. — Чему тут завидовать? Тут тебе посочувствовать надо, дураку. Но я тебе ща, блин, глаза раскрою. Ты сессию сдал? Хвостов нет?

Я утвердительно кивнул.

— Молоток! Тогда особо грузиться не будешь. — Он хлопнул меня по плечу. — И пойми, это тебе только на пользу.

— Ты вообще о чем, Паш? — Я не на шутку забеспокоился. Мне даже на мгновение показалось, что он помимо того что выпил, еще и накурился. Я внимательно посмотрел ему в глаза. Темно-карие глаза Паши поблескивали от возбуждения и небольшой дозы алкоголя, но зрачки были не расширенными. Он просто куражился и получал от этого удовольствие.