Лубянка, 23
Шрифт:
Защитник сделал короткую паузу, вдохнул спертый воздух холодного зала судебных заседаний и продолжал:
— Да, история привыкла к смертям, к убийствам. Можно сказать, смирилась с ними. Но отдельный нормальный человек, все равно, привыкнуть не может, хотя кто, как не он, дает им всем… как бы это сказать?.. путевку в жизнь?.. Как нелепо: дает смерти путевку в жизнь…
Снова пауза… Какой-то он неуверенный в себе, этот адвокат, или очень уж волнуется… Новичок, что ли? И, вообще, странный…
— То, что я сейчас произнес, граждане судьи, — вновь заговорил он, — всего лишь преамбула, а теперь перехожу к сути…
Незадолго до войны молодой лейтенант полюбил девушку, женился на ней. Вскоре у них родился ребенок, его назвали Колей. Лейтенант прошел
Наверное, судья досадливо дернула головой, или как-то еще выразила нетерпение, потому что адвокат заторопился, речь потеряла гладкость, он заговорил негромко, отрывисто.
— К сожалению, гражданин Журавлев… подполковник Журавлев… стал злоупотреблять спиртными напитками, и как результат становился агрессивным, обрушивался на жену… Больше всего на жену… с руганью, с упреками. Вообще-то он был, когда трезвый, человеком спокойным, доброжелательным. Уделял немало времени сыну: ходил с ним на прогулки, в зоопарк. Приохотил к ежедневной зарядке, к лыжам, к велосипеду. Даже научил разбирать и собирать пистолет «ТТ», который у него был дома и на который он, по всей видимости, имел разрешение. Иногда, в лесу, за городом, позволял мальчику стрелять, хвалил за умение, за сноровку…
— Переходите, наконец, к конкретным событиям, — оборвала его судья, и защитник если и обиделся, то не подал вида, поскольку хорошо знал свое нетвердое положение в судейском мире, где вообще с трудом терпели всяких адвокатов и не считали нужным скрывать неодобрительное отношение к этой братии: все они ловкачи и загребалы, только мешающие спайке судьи с прокурором и раздражающие их своим интеллигентским языком, зачастую к тому же с не нашими интонациями.
Защитник — у него были «наши» интонации — поспешил продолжить:
— Я не случайно позволил себе задержать внимание суда на умении мальчика… Коли Журавлева… обращаться с оружием, ибо оно сыграет роковую роль в том, что произошло двадцать шестого января этого года в их квартире и окончилось смертью гражданина Журавлева. В этот день потерпевший… отец Коли… особенно долго и изощренно издевался над женой, обвиняя ее, как много раз до этого, во всех смертных грехах, угрожая избить, обварить кипятком, застрелить. Свои угрозы он подтверждал действиями: размахивал кулаками, хватал с газовой плиты закипающий чайник, делал вид, что направляется к шкафу, где у него лежал пистолет. Повторяю, к тому времени он проделывал это неоднократно — вернее, когда напивался, а напивался все чаще и чаще. И ожесточался все сильнее. Его мать, живущая вместе с ними, и несчастная жена умоляли обратиться к врачу, но он всякий раз со злобой отвечал, что совершенно здоров, а если они сами побегут в поликлинику или куда еще с жалобами, это может окончиться тем, что его уволят из армии, лишат приличного заработка и к тому же их всех выгонят из теперешней квартиры и поселят в какой-нибудь паршивый барак, которых еще пруд пруди здесь, на набережной. Вы этого хотите?.. Они этого не хотели…
И вот наступила страшная развязка. В тот январский день гражданин Журавлев проявил, как я уже сказал, особо изощренную жестокость по отношению к жене: выкручивал руки, таскал за волосы, наносил удары по лицу — все это видела и подтвердила перед вами мать убитого. Досталось и сыну, который пытался защитить свою мать. В какой-то момент озверевший Журавлев схватил с плиты горячий чайник и швырнул в жену, но та, к счастью, сумела увернуться. Тогда он бросился к шкафу за оружием… Так, во всяком случае, показалось его сыну Коле, который опередил отца и сам схватил пистолет, а потом, не помня себя, в состоянии полного аффекта… подчеркиваю это, граждане судьи… навел на отца, не зная, заряжено оружие или нет, но желая испугать разбушевавшегося человека… остановить, пока тот не совершил убийство… И сам невольно совершил
его… Раздался единственный выстрел, который оказался смертельным…Как же поступает после этого мальчик, граждане судьи? Сразу, без пальто, без шапки, мчится по снегу в милицию, где делает добровольное признание… И вот теперь Коля Журавлев стоит перед вами в этом зале, под конвоем… Dixi. Я все сказал…
Защитник умолк. В зале воцарилась полная тишина…
Я глубоко вздохнул, перестал метаться по комнате между тахтой и платяным шкафом и опустился на тахту, чувствуя изрядную усталость после долгой защитной речи, которую произнес впервые в жизни — правда, в уме, но без всякой подготовки, опираясь лишь на сведения, какие могла сообщить мне Марья Федоровна, учительница физики в нашей школе и классный руководитель Коли Журавлева.
Мне еще в восьмом классе понравился этот ученик: молчаливый, скромный, неплохо отвечал на моих уроках. А в конце января этого года я обратил внимание на то, что он перестал вдруг ходить в школу, и вскоре мы с ужасом узнали о том, что произошло…
Два судебных заседания, на которых я присутствовал морозными зимними днями в унылом холодном здании городского суда на Каланчовке, не сообщили мне почти ничего нового. Все было так, как я до этого узнал от Марьи Федоровны и как сумел рассказать самому себе в своей защитной речи. А выступления настоящего адвоката я так и не услышал — не был в тот день в суде. Зато слышал, как говорила мать убитого, Колина бабушка, — и все в защиту внука. Но удивительней всего, что человек, одно лишь название должности которого — «прокурор» — вызывает стойкую неприязнь и трепет, выступил, по сути, в роли адвоката. Помню, как, подтверждая версию о случайном, непреднамеренном выстреле, он указал на то, что в пистолет, который схватил Коля, не был вложен магазин, и только в стволе случайно оказался патрон, что, помимо всего прочего, свидетельствует о преступной неосторожности владельца. Не говоря уж о том, что оружие он обязан был хранить за семью замками…
А перед судейским столом, за которым разместились три женщины в теплых кофтах, стоял все эти дни тот самый сдержанный, уравновешенный мальчик с приятным лицом, кто почти уже три года регулярно поднимался у меня в классе из-за парты, когда я задавал ему очередной вопрос о каком-нибудь Passive Voice (что означает «страдательный залог») или о многочисленных функциях глагола «would». Только сейчас он выглядел еще более худым, чем обычно, наголо острижен, с запавшими глазами, и его бессменно охранял неказистый солдатик с допотопной, словно из музея, винтовкой. По ходу дела судья не один раз объявляла, в чем Коля обвиняется, и слова «убийство отца» падали, словно холодные камни, в притихший зал, уставленный рядами узких скамеек и напоминавший помещение захудалого сельского клуба.
Судебный процесс длился недолго, и не более чем через полторы недели решение было объявлено: Николая Журавлева приговорить к шести годам тюремного заключения (условно).
А в начале четвертой четверти я снова почти каждый день видел на одной из средних парт скромного юношу с правильными чертами лица и уже заметно отросшими светлыми волосами. И ребята — какие молодцы! — держали себя с ним совершенно естественно, не проявляя ни чрезмерной жалости, ни жестокого любопытства. Я старался следовать их примеру.
Еще через три с лишним месяца состоялся выпуск из школы моих десятиклассников.
В последний раз
Звонок звенит для нас,
А впереди широкая дорога,
И в этот час взгрустнулось нам немного:
Ведь это все уже в последний раз.
Года прошли своею чередой,
И, кажется, их было так немного,
Но вот и жизнь стучится у порога —
Прощайте, наш учитель дорогой!