Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса

В библиотеке факультета было пусто, в высоких окнах отражались последние лучи заходящего солнца. От большого стола, занимавшего почти всю комнату, распространялся явственный аромат пчелиного воска, поглощая все остальные, менее приятные запахи, исходившие от книг и обоев на стенах. Именно здесь я просматривал незаслуженно забытую работу Шредингера о нервах; здесь я наслаждался стройной теорией Дарси Томпсона, изложенной с экстатической точностью в книге «О росте и форме»; здесь я провел немало продуктивных часов, склоняясь над трудами Майра, Симпсона и Добржанского, пока у меня не начинали слезиться глаза. Думаю, именно они первыми заставили меня с содроганием взглянуть на книгу, которую сейчас я искал.

Она нашлась, черная и толстая, словно Библия, в крепком переплете, с пожелтевшими страницами, похожими на тонкий пергамент в очень хорошем состоянии. Она называлась «О положении в биологической науке: стенографический отчет сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, 31 июля – 7 августа 1948 года». Это была стенограмма одного из наиболее зловещих событий в анналах науки, документы конференции, на которой агроном-шарлатан Лысенко заявил, что наследственные характеристики организмов можно изменить с помощью среды, и победил своих оппонентов, отстаивавших положения менделианской генетики. Потребовались десятилетия, чтобы биологи в Советском Союзе вновь вернулись к исследованиям в области генетики.

Я положил фолиант на стол, сел и выписал в тетрадь печально известное высказывание Лысенко, произнесенное в последний день конференции: «ЦК партии рассмотрел мой доклад и одобрил его». Дальше следовали излишне поспешные публичные покаяния, объявления, а больше всего – отречения от исследований, на которые была положена целая жизнь, с обязательными благодарностями в адрес Сталина в заключение выступления. С одной стороны, я был рад, что нашел книгу, которая поможет мне еще больше запятнать наследие Ламарка. В то же время я чувствовал потребность вымыть руки. В самом существовании этой книги было нечто невообразимое, то ли от наивности, то ли из высокомерия ее издатели всем продемонстрировали, как всеобъемлюще политика может контролировать науку. Шарлатанам следует праздновать свои постыдные победы во тьме, а не хвалиться ими в полных стенографических отчетах.

Но довольно. Я встал, чтобы вернуть книгу обратно на полку, но случайно открыл ее на форзаце и заметил весьма странную штуку. Наклейка, утверждавшая, что книга принадлежит факультету, была прилеплена поверх надписи, сделанной от руки черными чернилами, ее конец выходил за границы экслибриса. И в этих буквах я опознал кириллический шрифт. Из любопытства я поднес книгу к лампе и попытался прочитать страницу на просвет, но бумага оказалась слишком плотной.

Книгой можно было пользоваться лишь в помещении библиотеки. Этого правила в университете придерживались строго. Но я находился в зале один, поэтому положил книгу в спортивную сумку и принес ее в свою комнату в общежитии. Отпарил наклейку с экслибрисом с помощью электрического чайника, стоявшего на шатком столике. Затем, прибегнув к потрепанной книжке «Курс русского языка», опубликованной в издательстве «Пингвин», расшифровал надпись. Как звучала эта фраза по-русски, я давно забыл, но перевод произвел на меня неизгладимое впечатление: «Дорогому другу д-ру Дав. Р. Уокеру на память о нашей совместной работе. Ак. Т. Д. Лысенко».

Можно вообразить, какие чувства вызвала у меня эта надпись. Я затрепетал, словно какое-то чудовище из темноты своего логова протянуло влажное щупальце и коснулось моей шеи. Я был бы потрясен не так сильно, если бы книгу презентовали какому-нибудь другому академику, многие кичились своими либеральными взглядами и в редких случаях, когда обсуждались политические вопросы, намекали на то, что в прошлом сочувствовали радикалам. Но Уокер был консерватором до мозга костей, математически скрупулезным дарвинистом.

На следующий день я прошелся по букинистическим магазинам в университетском районе. Городок наш издавна славился «красными» взглядами, к счастью, ныне изрядно подзабытыми, поэтому я без труда нашел несколько рассыпающихся памфлетов и скучных журналов, проповедующих подобные убеждения времен Лысенко.

В них я обнаружил статьи в защиту взглядов Лысенко. Авторами, а иногда и переводчиками значились ДРУ, д-р Д. Р. Уокер и даже (на пролетарский манер) Дэйв Уокер. Сомнений не осталось, мой многоуважаемый профессор в юности был лысенковцем.

С определенным злым умыслом (который вполне простителен, учитывая мое потрясение и смятение) я решил включить эти статьи в библиографию, а потом передал работу своему научному руководителю доктору Ф.

Неделю спустя меня вызвали в кабинет профессора Уокера.

II Алкоголь, табак и воздействие ультрафиолетового излучения

Почетный профессор в соответствии со своим званием пребывал в отставке, он лишь изредка принимал участие в заседаниях администрации, во время нерегулярных посещений факультета иногда выступал с блестящими, но устаревшими лекциями. Еще он перекладывал бумажки и писал аннотации к отдельным статьям, опубликованным в прошлом, надеясь издать их в виде сборника, и периодически изучал анатомию и образ жизни морского крокодила, жившего в юрском периоде. Он занимался палеонтологией. Когда-то даже руководил научными экспедициями в Калахари и Гоби. Служил во время Второй мировой войны. Некоторые биографические статьи намекали, что он имеет звание лейтенанта, но там не упоминалось, на какой именно службе он получил звание, об этом ходили всякие слухи.

Кабинет профессора располагался на втором этаже в конце длинного коридора. Непрозрачное стекло двери было украшено пылью, паутиной и внушительной коллекцией высушенных беспозвоночных. Я постучал, нарушив вечный покой мертвого паука и парочки мокриц.

– Входите!

Когда я вошел, профессор встал из-за стола и подался вперед. Высокий, сутулый, очень худой, морщинистый, с запавшими щеками и стального цвета бородкой. Он выглядел как руина собственной бурной молодости, скорее уж Квотермасс, чем Квотермейн [123] , если можно так выразиться. Развалина, но впечатляющая. Он пожал мне руку, не выходя из-за стола, знаком предложил присесть напротив и сам уселся. Прежде чем занять свое место, я смахнул табачный пепел с потертой кожи. В кабинете стоял тяжелый запах трубочного табака с легкими нотками ацетона, это мог быть и формальдегид, и дыхание старого любителя виски. По стенам висели полки, уставленные книгами и окаменевшими костями. На полу валялись стопки журналов и распечатанных статей. Сквозь выходившее на серый внутренний двор окно, покрытое пылью, как и дверь, сочился зимний день. В ярком сиянии флуоресцентной и обычной настольной лампы солнечный свет казался еще более тусклым.

123

Квотермасс – Бернард Квотермасс, главный герой британского научно-фантастического телевизионного сериала 1950-х, придуманный Найджелом Нилом. Блестящий ученый со строгой моралью. Квотермейн – Аллан Квотермейн, литературный персонаж, главный герой цикла приключенческих романов Райдера Хаггарда. Охотник и путешественник.

Уокер откинулся на спинку стула и щелкнул зажигалкой «зиппо». Постучал желтым ногтем по стопке бумаг, в которых, к удивлению, я узнал свою работу.

– Так, Кэмерон, – сказал он сквозь сизое облако. – Домашнее задание вы выполнили.

– Благодарю вас, сэр, – ответил я.

Он ткнул в меня трубкой.

– Вы здесь не в школе. А джентльмены так друг к другу не обращаются.

– Ладно, Уокер, – чересчур легко согласился я.

– Хотя, – добавил он, – ваш маленький трюк получился не слишком джентльменским. Вы должны были процитировать работы ваших ровесников, а не вцепляться в политические заметки и никому не нужные статьи, написанные кем-то по юношеской глупости в прошлом. Эти безрассудные взгляды ни для кого не секрет. Если бы вы обратились ко мне, я бы сам рассказал обо всех обстоятельствах, понимаете. И мог бы назвать более поздние статьи, где я камня на камне не оставил от тех теорий, которых придерживался раньше. Вы могли бы и их процитировать. Это было бы, по крайней мере, вежливо.

– Я ни в коем случае не хотел показаться невежливым.

– Да уж, просто собрались опозорить меня, – отозвался он. – Не так ли?

Я смущенно поскреб затылок. Попытка извиниться прозвучала как вызов.

– Я обнаружил автограф Лысенко, – сказал я.

Уокер качнулся на стуле.

– Что?

– «Моему дорогому другу д-ру Дав. Р. Уокеру на память о нашей совместной работе», – процитировал я насмешливо, сам того не желая.

Уокер уперся кожаными заплатами на локтях в столешницу, подбородок положил на сведенные ладони, в желтых зубах у него торчала трубка. Он несколько раз пыхнул ею и взглянул на меня сквозь дым.

– Ах да, – наконец сказал он. – Совместная работа. Вам, наверное, стало любопытно, чем мы там занимались.

– Я предположил, что генетикой, – ответил я.

– Ха! – фыркнул Уокер. – Вы даже глупее, Кэмерон, чем я был в вашем возрасте. Каким образом я мог работать в области генетики?

– Вы писали о ней, – сказал я обвинительным тоном, хотя и не собирался.

– Я писал всякую чушь для журнала «Современность ежеквартально», – ответил он. – Но вряд ли вы найдете там что-то оригинальное по вопросам генетики.