Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

Однако утверждение необходимости решения не подсказывает характер его исполнения. Во всяком случае, не сразу. Ветер стих, дождь тоже поубавил пыл и теперь моросил. Я начал холодно и логически рассуждать, вытесняя тревогу реальными фактами ситуации, в которую угодил. Мне нужно вытащить ногу из завала. Камни мне не сдвинуть. Следовательно, придется перемещать ногу. Но ступня застряла… Значит, придется оставить ступню здесь.

Стоило мне прийти к этому выводу, на меня снизошло спокойствие. Все оказалось очень просто. Такова цена за освобождение. Я снова задумался о возможности позвать на помощь. Я могу сохранить ногу и остаться на Земле. Или потерять ее и отправиться к звездам. Действительно ли мне настолько сильно хочется там оказаться? Я уже решился расстаться с семьей и подругой. Если откажусь проститься всего лишь со ступней, незначительной частью телесной конечности, то каковы тогда мои моральные ценности? Воистину тут не о чем размышлять! Надо согласиться с последствиями уже принятого решения.

И все же я все медлил в надежде на то, что представится какая–нибудь другая возможность. Мне даже стыдно признаваться, что в конце концов подтолкнуло меня к действию. Вовсе не логика или решимость. Толчком стала боль в раздавленной ступне, которая пульсировала и нарастала в то время, как я предавался размышлениям. И в холодном море плавать малоприятно. Чем раньше я начну действовать, тем быстрее смогу выбраться отсюда. Я сосредоточился на экзокоже — чуде, программируемой наружной оболочке — и отдал приказ отбросить ступню. Затем сдавил ногу чуть повыше правой щиколотки.

«Ой! Ой–ой–ой!» — пытаясь не обращать внимания на боль, я продолжал руководить экзокожей. Было бы здорово за один миг произвести операцию и отсечь ступню так, как разрезаешь огурец. Но свои пределы имеет даже экзокожа, а для этого она не предназначена. Я и так ее уже порядком растянул.

Вскоре — быстрее, чем я рассчитывал, — мне пришлось остановиться. Нужно было задействовать ручной корректор боли. Устройство использовалось в качестве последнего средства — боль существует не просто так, и без веских причин нельзя от нее избавляться. Если ампутация собственной конечности не является критическим положением, то мне даже не хотелось думать о действительно исключительных обстоятельствах. Я отключил болевые сигнаты.

Меня опьянила нечувствительность. Какое счастье избавиться от телесной боли! Без нее оставшиеся задачи показались мне легко решаемыми. Вскоре экзокожа полностью отсекла кость, отделилась от голени и запечатала рану. Освободившись из каменной ловушки, я поплыл прочь и выбрался на берег. И тут же провалился в сон.

Когда я проснулся, уже был отлив, обнаживший спутанные клочья травы, мокрые листья папоротника–орляка и вездесущий пластиковый мусор — неизменный вклад человечества в этот мир. Вернулись болевые сигналы: их можно было отключить только на какое–то время. Около минуты я пытался жить с мучительными протестами в нижней части голени, затем все же поддался искушению их подавить.

Попытавшись встать, я обнаружил, что теперь изрядно скособочился. Внизу правой ноги у меня остался свободный участок экзокожи, который раньше покрывал ступню. Я дал этому избыточному куску команду вытянуться на несколько дюймов и образовать для сохранения равновесия некое подобие протеза. Сформировал протез так, чтобы не наступать на культю, чтобы шаг приходился на экзокожу.

Я заковылял по усыпанной мусором гальке. Я мог ходить! Вырвавшийся у меня победоносный клич встревожил сороку, которая клевала что–то в почве нового берега. Сердито затрещав, птица улетела прочь.

Потом я на какое–то время потерял сознание. Когда очнулся, лучи тусклого солнца светили мне прямо в лицо. Первым порывом было вернуться на место обвала, передвинуть камни и достать свою ступню.

Следом пришла другая мысль — где же это место?

Весь берег представлял собой нагромождение камней. На протяжении многих лет абразия разъедала скалы, и обрушившийся на них прошлой ночью шторм только завершил давно начатое дело. Я не знал, где свалился вниз, где застрял в камнях. Где–то там лежал кусок плоти огромной ценности. А я понятия не имел где. Свою ступню я потерял. Только тогда меня настигла и задела за живое горечь утраты. Я ругал себя за то, что угодил в столь идиотскую ситуацию, что решился на ампутацию вместо того, чтобы позвать на помощь, — повел себя как мальчишка, который слишком горд, чтобы сказать матери, что ушибся.

Я ужасно сожалел о частичке себя, которую мне никогда не удастся вернуть. Конечно же, экзокожа сможет возместить утрату. Само собой, с помощью аугментации я смогу стать еще лучше, чем прежде. Только грань между мною и машиной была словно этот берег: она постоянно подтачивалась. Я потерял ступню точно так же, как побережье лишилось нескольких скал. Море продолжало подниматься вне зависимости от того, сколько земли оно поглотило. Какова будет моя следующая утрата?

Повернув обратно к городу, на юг, я пошел вдоль линии прибоя, присматривая место, где смогу без труда подняться наверх, на ведущую вдоль обрыва дорожку. Я мог бы задействовать аугменты и запросто вскарабкаться по отвесной скале, только теперь не хотелось ими пользоваться. От меня не ускользнула ирония происходящего. Эту вылазку я затеял, чтобы на полную активизировать свои сверхспособности, а теперь их избегал.

Аугменты сработали безупречно, неудачу потерпел я сам. Руководствуясь неверными домыслами, я угодил в ловушку и покалечился. Виной тому был мой полностью человеческий мозг, рассуждавший весьма неразумно. Вполне вероятно, что я действовал бы благоразумнее, если бы обладал аугментированными мозгами.

Под ногами хрустела галька, причем звук шагов нормальной ноги и протеза различался, так что поступь звучала переменным ритмом, наподобие басов старомодной поп–музыки. Пахло морской солью и гниющей растительностью, вместе с обвалом обрушившейся вниз. Повсюду попадался выброшенный на берег плавник.

День выдался спокойный: ветер стих, прилив отступил. Раздавались только звуки моих шагов да редкие крики чаек, летавших далеко над морем. Если бы не это, то никогда бы мне не услышать голос, говоривший скрипучим шепотом:

— Скоро, мой милый. Совсем скоро мы будем вместе. О, сколько же времени прошло…

Я огляделся по сторонам, но никого не увидел. Потом понял, что голос раздавался откуда–то снизу, исходил от гальки и груды вездесущего мусора. Я поворошил сор и обнаружил пластмассовый квадратный предмет. Когда я поднес его к глазам, чтобы рассмотреть, он вдруг меня обругал:

— Поганец! Раздолбай!

Голосок был настолько тихим и искаженным, что я даже засомневался, что его узнал.

— Катриона? — спросил я.

— Сколько же, как долго? О, море, милое, благословенное море! Дивная морская стихия…

Я задал вопрос снова, но не дождался ответа. Возможно, испортившийся чип, который уже не воспроизводил голограмму, также утратил функцию звукового входного сигнала. Или же просто перестал утруждаться разговорами с прохожими.

Теперь я заметил, что кое–где на берег выбрасывало рейки. Мемориальные скамьи, к которым на протяжении многих лет медленно подбирался край разрушающегося утеса, наконец уступили волнам. Все же, возможно, они не уступили, а скорее, достигли цели — или сделают это достаточно скоро, когда следующий прилив унесет обломки прочь. Я вспомнил, как прошлой ночью, словно приветствуя шторм, вспыхнули все голограммы, Катриону, которая рассказывала мне об утонувшем муже. Должно быть, все прошедшие с ее смерти годы она жаждала воссоединиться с ним в водных глубинах.

Я зашагал к колыхавшимся вдалеке волнам. Когда я приблизился к морю, под ногами у меня захлюпала вода, я шел между клочьями водорослей. По пути я разломал пластиковый чип на части, экзокожа запросто справилась с задачей. Добравшись до пенистой кромки воды, я швырнул обломки в море.

— Прощай, — проговорил я. — Покойся с миром.

Возвращаясь на верхний пляж, я сотрясался от дрожи. И ощущал иррациональную потребность вскарабкаться по скалам наверх, на дорожку у обрыва, подальше от голодного моря.