Лучшая зарубежная научная фантастика

Джейк сам в это почти не верил.

Он не стал ничего делать с записями мозговой активности Эвелин Кренчнотед и трех других стариков, потому что ничего убедительного он с этими данными сделать не мог. Они все равно уже мертвы. «Только их тела», — всегда добавляла Керри. Она поверила всему, что ей рассказал Генри Эрдман.

Поверил ли Дибелла в идеи Генри? Во вторник он верил, в среду не верил, в четверг снова верил. Воспроизводимых фактов не было. А это не наука. Это… нечто иное.

Дибелла жил своей жизнью. Он порвал с Джеймсом. Навещал Генри и тогда, когда его исследование уже давно завершилось. Обедал с Керри и Винсом Джерачи. Был шафером на их свадьбе.

Побывал на дне рождения матери, когда ей исполнилось шестьдесят пять лет, и его сестра организовала расточительное торжество в бальном зале шикарного отеля в центре города. Именинница смеялась, целовалась с прилетевшими из Чикаго родственниками, открывала подарки. Когда она кружила в танце с его дядей Сэмом, Дибелла задумался, доживет ли она до восьмидесяти.

И много ли еще людей в мире доживет до этого возраста.

— Остальные из нас утратили эту нарастающую силу только потому, что достаточно много из них решили уйти, — сказал Генри, и Дибелла отметил это «них» вместо «нас». — Если осталось лишь несколько атомов урана, они уже не достигнут критической массы.

Дибелла выразился бы иначе: если имеется лишь несколько нейронов, из них не получится мозг разумного существа. Но в конечном итоге смысл тот же.

— Если бы настолько много личностей не слилось, то этому сверхсознанию пришлось бы… — Генри не договорил, ни в тот раз, ни потом. Но Дибелла смог догадаться.

— Давай, парень, — окликнул его дядя Сэм, — найди себе кого-нибудь и потанцуй!

Дибелла покачал головой и улыбнулся. У него не было партнерши, и он не хотел танцевать. И все же старина Сэм был прав. У танцев ограниченный срок хранения. И на большинстве видов человеческой деятельности уже проштампован крайний срок продажи. Когда-нибудь поколению его матери, детям самого большого демографического взрыва в истории, исполнится восемьдесят лет. И выбор, который встал перед Генри, придется делать снова.

И чем это кончится в следующий раз?

Гарт Никс {26} СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ (Пер. Ольги Ратниковой)

Я уже довольно давно жил в этом городе; я залег на дно, оправляясь после неудачной поездки, которая оказалась, если воспользоваться метким выражением моего бывшего товарища Храсвелга, «безнадежным дерьмом».

Несмотря на то что зрение мое почти полностью восстановилось, я еще носил повязку на глазах. Она была сделана из редкого материала, сквозь который я мог видеть, но выглядевшего как кусок плотного черного льна. Точно так же я продолжал хромать, хотя «отрастил» себе новую левую ступню. Это давало мне повод пользоваться тростью, которая, разумеется, была не просто палкой из мореного дуба, покрытой резьбой с изображениями плутовских сцен и странствий торговца.

Я ненадолго снял квартиру поблизости от пляжа — жилье было дорогое, но без него я не мог обойтись; я нуждался в солнечном свете, который заливал маленькую гостиную, и в прохладном, влажном ветре с моря, врывавшемся в открытые окна.

К несчастью, через месяц ветер начал приносить с собой запах гниющих водорослей. С каждой неделей запах становился все сильнее, и массы водорослей, собиравшихся за линией бурунов, начали сбиваться в кучи и переплетаться друг с другом, несмотря на старания спасателей уничтожить эти уродливые, вонючие зеленые «плоты».

Я, разумеется, знал, что происходит. Водоросли представляли собой внешнее проявление моего старого противника, неторопливого, хладнокровного врага, который, в конце концов, догнал меня. «Догнал» — оперативное выражение, точно так же, как водоросли были лишь видимой частью деятельности моего врага. Быстрая проверка с помощью альманаха и магнита показала, что все известные пути из этого мира были для меня закрыты, запечатаны прочными печатями, с которыми я не мог быстро справиться.

Обычно я каждое утро я наблюдал за продвижением водорослей, выпивая первую чашку кофе, откинувшись на спинку белого пластикового стула и закинув якобы больную ногу на другой стул. Два стула были единственными предметами мебели в квартире. Я спал в гамаке, который соорудил в ванной.

Когда я решил, что на следующий день водоросли достигнут нужной стадии зрелости и породят слуг, я купил в кафе на первом этаже, кроме своего обычного черного кофе, тройной эспрессо-макиато в тяжелом бокале из жаропрочного стекла. Поскольку я жил над кафе, мне всегда подавали напитки в соответствующей посуде. Бариста, обслуживавший меня, был японцем; по утрам он работал с кофе-машиной, а остальную часть дня занимался серфингом. Он поставил чашки в картонный футляр для еды «на вынос» и спросил:

— У вас сегодня гости?

— Пока нет, — сказал я. — Но скоро ко мне придут. Кстати, сегодня я бы не стал выходить в море… и завтра тоже.

— А почему?

— Из-за водорослей, — объяснил я. — Они ядовиты. Идите на другой пляж.

— А вы откуда знаете? — удивился он, подавая мне поднос. — То есть я хотел сказать, вы же не…

— Я не вижу их, — подтвердил я, отошел от прилавка, развернулся и медленно направился в сторону двери. — Но я чувствую их запах. Они ядовиты, это точно. Не ходите туда.

— Хорошо, спасибо. И кстати, приятного аппетита.

Я медленно поднялся к себе, поставил кофе на пол. Свою чашку перед одним белым стулом, макиато — перед другим. Сегодня мне не придется закидывать на него ногу.

Мне пришлось некоторое время подождать, пока не подует бриз, но когда он ворвался в комнату и пошевелил мои волосы, которые нужно было подстричь несколько недель назад, я заговорил.

— Привет, Анакс. Я купил тебе кофе.

Ветер закружился вокруг моей головы, изменил направление на двести семьдесят градусов, вылетел в окно, через которое проник, и снова ворвался в то же окно. Я почувствовал, как пол дрожит у меня под ногами, и на мгновение ощутил головокружение.

Анакс, полностью Анаксарте, был одним из моих старых друзей. Мы выросли вместе и вместе сражались в двух масштабных затяжных войнах, одна из которых еще медленно угасала, время от времени оживляясь несколькими сражениями, хотя начавшие ее стороны уже давно заключили перемирие.

Я не видел Анакса больше тридцати лет, но мы время от времени переписывались и дважды за все эти годы разговаривали. Мы много говорили о встрече, о рыбалке со старыми приятелями, но так и не увиделись.

Я знаю, что раньше он, когда мог, обязательно отвечал на мой зов. И поэтому, пока кофе остывал у пустого белого стула, сердце мое сжалось, и я погрузился в печальные мысли. Не потому, что потерял союзника в борьбе с врагом, а потому, что лишился еще одного друга.