Лучше не возвращаться

Последовала целая серия визгливых звуков, явно выражавших неодобрение, и затем Кен сказал: «Да. Да. О'кей», — и медленно положил трубку.

— Он не верит, что кто-то убил лошадь нарочно, и говорит, что ты паникер. — Кен извиняюще посмотрел на меня. — Мне не нужно было рассказывать ему о твоих предположениях.

— Какая разница. Он приедет сюда? Кен покачал головой.

— Он собирается назначить вскрытие на завтрашнее утро и сам сообщит обо всем Винну Лизу. Слава Богу, он избавит меня от этой тяжкой миссии.

— А может, Винн Лиз уже знает.

— Господи! — воскликнул Кен.

В Лондон я мчался как угорелый, катастрофически опаздывая на свидание и позабыв о газетах. Свою проблему незнания города я решил следующим путем: выехав с шоссе М40, я сразу же остановился на многоэтажной парковке и взял такси, предоставив шоферу самому искать Дрэйкотт-авеню и ресторан «Дафниз». Такси же, как на грех, ползло, как черепаха.

Не сомневаюсь, что Аннабель приехала вовремя, а я опоздал на семнадцать минут. Она с важностью восседала за столиком. Перед ней стоял бокал вина.

— Извини, — выдохнул я, присаживаясь напротив.

— И чем же объяснить твое опоздание?

— Погибла лошадь. За сто миль отсюда. Не мог поймать такси. Пробки на дорогах.

— Что ж, сойдет. — Ее маленький ротик скривился. — Постой, какая лошадь?

Я с жаром пустился в объяснения.

— А тебя это волнует? — заметила она, дослушав мой рассказ до конца.

— Ты знаешь, да. Однако… — Я затряс головой, как бы отгоняя от себя грустные мысли. — Кстати, твои восточные друзья уже уехали?

Она ответила, что да. Мы просмотрели меню и сделали заказ. Я, окинув взглядом зал, остановил свое внимание на ней.

Она опять была одета в черно-белой гамме: черная юбка и свободная черно-белая блуза с помпончиками вместо пуговиц сверху донизу. Короткие вьющиеся волосы казались невесомыми и разлетались при малейшем движении, очень умеренный макияж и бледно-розовая губная помада. Я не знал, был ли это ее повседневный вид, или же она принарядилась для встречи со мной, но мне определенно нравилось то, что я видел.

Как и в Стрэтфорде, она напустила на себя слегка равнодушный вид, но, в общем, была дружелюбна. Я подумал, что удивление, застывшее в ее огромных глазах, было своего рода препятствием для слишком назойливых ухажеров.

В узком зале ресторана яблоку было негде упасть. Официанты сновали в толпе, предусмотрительно подняв подносы повыше.

— Нам еще повезло, что мы получили столик, — оглядевшись вокруг, прокомментировал я.

— Я его заранее заказала. «Действенность связей с общественностью», — подумал я, улыбнувшись.

— Я не представляю себе, где нахожусь. Совсем заблудился в Лодоне.

— Сразу за Фулхем-Роуд, меньше мили от Хэрродса. — Склонив голову набок, она изучающе смотрела на меня. — Ты что, в самом деле ищешь себе жилье?

Я кивнул.

— Уже три недели. Я приступил к работе в Уайтхолле. Что мне делать, если я ничего не найду?

— Ты пошел на повышение? Я засмеялся.

— У меня прекрасные перспективы в плане карьеры и зарплата в два раза меньше прежней.

— Не может быть! Я покачал головой.

— В Токио, помимо жалованья, мне оплачивали квартиру, еду, машину, и я получал деньги на представительские расходы. Все вместе выходило едва ли не больше моей зарплаты. Здесь же — ничего подобного. Можно сказать, что мой уровень жизни в Англии ниже. Там на меня распространялась дипломатическая неприкосновенность, даже в том случае, если меня, к примеру, хотели оштрафовать за неправильную парковку. Здесь — никакой неприкосновенности, извольте платить штраф. Между прочим, Британия — единственная страна, которая не выдает своим дипломатам специальных паспортов. Существует еще масса таких ограничений.

— Бедняжки.

— М-м-м… Поэтому мне нужно где-то преклонить голову, но чтобы это было не слишком разорительно.

— А ты бы согласился снять квартиру с кем-нибудь на двоих?

— Для начала и это сгодится.

— Я могла бы прозондировать почву.

— Буду тебе очень признателен.

Она ела щипчиками улиток. Я же, все еще не определившись в своей собственной стране, предпочел более традиционное блюдо — тосты с паштетом.

— А как твоя фамилия? — спросил я.

— Натборн. А твоя?

— Дарвин. Пишется так же, но происхождение другое.

— Наверное, тебе часто задают подобные вопросы.

— Да, частенько.

— А твой отец, он кто, водитель автобуса?

— Разве это имеет значение?

— Это значения не имеет. Мне просто интересно.

— Он тоже дипломат. А твой?

Она прожевала последнюю улитку и аккуратно отложила вилку и щипчики.

— Священник, — ответила она и внимательно посмотрела на меня, пытаясь угадать мою реакцию. Мне показалось, что именно поэтому она и затеяла все эти расспросы о профессиях. Она просто хотела сообщить мне этот факт. Мое же происхождение ее не волновало.

Я сказал:

— Обычно дочери священников — прекрасные люди.

Она заулыбалась, ее глаза сверкнули, а губы растянулись в улыбке.

— Он носит гетры, — добавила она.

— О, это уже серьезнее.

Так оно и было. Епископ легко мог стереть в порошок чувствительного маленького рядового секретаря посольства, у которого были неплохие перспективы в министерстве иностранных дел. Особенно епископ, полагавший, что ничего хорошего от министерства иностранных дел ждать не приходится. Поэтому к его дочери следовало относиться серьезно. Я подумал, что все сразу встало на свои места. Это касалось той ауры неприступности, которая витала вокруг Аннабель: она была легко уязвима для сплетен и не хотела быть объектом праздного любопытства.

— Честно говоря, мой отец — посол, — сказал я.

— Спасибо, — сказала она.

— Но это не значит, что мы не можем голыми кувыркаться в Гайд-парке.

— Нет, значит, — возразила она — Доблести отцов давят на детей, как грехи. Всегда рискуешь оказаться между молотом и наковальней.

— Это не всегда сдерживает.

— Меня — всегда, — заявила она сухо, — ради меня же самой и ради отца.

— Тогда почему же ты выбрала жокей-клуб? Она радостно улыбнулась:

— Наш старик узнал о моем существовании через своих людей и предложил мне эту работу. У них глаза на лоб повылезли, когда они увидели мои туалеты. Они до сих пор не могут это проглотить, но мы сумели договориться, потому что я знаю свою работу.