Лучше подавать холодным

Чем ближе к городу, тем больше делалось на дороге людей. Половина их, похоже, не чаяла попасть в Виссерин, дабы обрести укрытие за его стенами, а вторая – выбраться оттуда и убежать куда подальше. Война предоставляет фермерам паскудный выбор – либо остаться на своей земле и ждать обязательного поджога, грабежа, насилия и почти неизбежной смерти, либо укрыться в городе, коль там найдется место, рискуя быть ограбленным собственными защитниками или вражескими солдатами, если город падет. А то еще бежать в холмы, где можно с равной вероятностью попасть в руки врага, умереть с голоду и попросту замерзнуть насмерть холодной ночью.

Война, конечно, убивает какую-то часть солдат, но те, что выжили, остаются при деньгах, при костре, вокруг которого можно сидеть, распевая песни. Куда больше она убивает простых крестьян, и уцелевшие остаются ни с чем. На пепелище.

Словно мало было причин для дурного настроения, с потемневшего неба начал накрапывать дождь, постепенно усиливаясь и посверкивая в свете факелов, которые принялись шипеть и плеваться. Земля под ногами превратилась в липкую грязь. Холодные капли щекотали непокрытую голову Трясучки, но мысли его были далеко. Они неслись туда же, где блуждали все последние несколько недель – к Дому Кардотти, к черному делу, которое сотворил там Трясучка.

Брат его всегда говорил, что последнее это дело – убить женщину. Уважение к женщинам и детям, верность старым обычаям и своему слову – вот то, что отличает человека от животного и карлов от убийц. Трясучка не хотел ее убивать, но… коли машешь мечом в толпе, изволь нести ответственность за последствия. Хороший человек, которым он приехал сюда стать, должен был бы обгрызть ногти до кровавого мяса после того, что он сделал. Но Трясучка, вспоминая глухой звук, с каким клинок его вошел в грудь женщины, ее изумленное лицо, когда она сползала по стене, умирая, чувствовал лишь облегчение, оттого что остался безнаказанным.

Убийство по нечаянности женщины в борделе – зло, преступление, как принято считать. А намеренное убийство мужчины в бою – проявление доблести? Подвиг, которым гордятся, о котором распевают песни?.. Было время, у костра на холодном Севере, когда разница казалась Трясучке простой и очевидной. Но больше он не видел ее с прежней ясностью. И не потому, что совсем запутался. Наоборот, вдруг отчетливо понял – коли уж взялся убивать людей, покончить с этим нет никакой возможности.

– Судя по виду, вас одолевают мрачные мысли, мой друг, – сказал Коска.

– Время такое, что не до шуток.

Наемник усмехнулся.

– Старик Сазин, мой учитель, сказал однажды, что смеяться нужно каждое мгновенье, пока живешь, поскольку потом с этим будет трудновато.

– Правда? И что с ним стало?

– Умер от загнившей раны в плече.

– Жалкий конец.

– Ну, – сказал Коска, – если жизнь шутка, то черная.

– Уж лучше не смеяться тогда, коли она шутит так зло.

– Или подстраивать под нее свое чувство юмора.

– Это ж какое должно быть чувство юмора, чтобы смеяться над этим?

Коска, глядя на черные стены Виссерина, выплывающие навстречу из дождевой завесы, почесал шею.

– Вынужден признаться, у меня тоже сейчас не получается видеть забавную сторону дела.

Глядя на мечущиеся огоньки у ворот, нетрудно было догадаться, что там настоящая давка. И по мере того, как путники подъезжали ближе, лучше дело не становилось. Из города еще выходили старики, молодежь, женщины с детьми. Кто нес пожитки на собственной спине, кто вел на поводу мула с поклажей. Скрипели тележные колеса, меся липкую грязь. Люди выходили, проталкивались сквозь возбужденную толпу, но вот войти, похоже, мало кому удавалось. Страх гнетущим облаком висел в воздухе, и облако это все сгущалось.

Трясучка соскочил с коня, размял ноги, проверил, легко ли ходит меч в ножнах.

– Ничего, – сказала Монца, выглянув из-под капюшона. К лицу ее прилипли мокрые черные волосы. – Прорвемся.

– Вы абсолютно уверены, что нам туда надо? – спросил Морвир.

Она смерила его хмурым взглядом.

– Дня через два сюда придет армия Орсо. Что означает – Ганмарк тоже придет. И Карпи Верный, возможно, с Тысячей Мечей. Где они – там должны быть и мы, только и всего.

– Вы, конечно, хозяйка. Но я считаю своим долгом сказать, что целеустремленность тоже может быть чрезмерной… Наверняка существует менее опасная альтернатива тому, чтобы запереть себя, как в западне, в городе, который скоро будет осажден вражескими войсками.

– Нет никакого проку ждать их где-то в другом месте.

– Никакого проку не будет, если мы все погибнем. План, который не гнется под давлением обстоятельств, а ломается, хуже, чем… – Монца отвернулась, не дослушав, и начала пробиваться сквозь толпу к арке. – О, женщины, – процедил вслед Морвир.

– Что – женщины? – рыкнула Витари.

– За исключением присутствующей здесь, разумеется, они предпочитают думать сердцем, а не головой.

– Поскольку она платит, так, на мой взгляд, пусть думает хоть задницей.

– Умереть богатым – все равно, знаете ли, умереть.

– Но лучше, чем умереть бедным, – сказал Трясучка.

Вскоре к ним начали проталкиваться стражники, разгоняя народ копьями и оставляя за собой свободный проход к воротам. Рядом с хмурым командиром шла Монца, которая наверняка посеяла несколько монет и теперь пожинала урожай.

– Вы, там, с фургоном! – Командир ткнул пальцем в сторону Трясучки и остальной компании. – Проходите. Только вы шестеро, и все.

Толпа вокруг гневно зароптала. Кто-то пнул ногою фургон, стронувшийся с места.

– Дерьмо! Где справедливость? Всю жизнь я плачу налоги Сальеру, и меня оставляют за воротами?

Трясучка направил, было, коня следом за фургоном, но еще кто-то схватил его за руку. Какой-то окончательно отчаявшийся фермер.

– Почему пропускают этих сволочей? У меня семья…

Трясучка ударил его кулаком в лицо. Сгреб за куртку, когда тот упал, вздернул на ноги и ударил снова, опрокинув на спину в грязь. Из носа фермера, когда тот попытался подняться, хлынула черная в темноте кровь. Коль начал бучу, лучше ее тут же и закончить. Одним быстрым и жестоким поступком предотвратить то худшее, что может последовать. Так делал обычно Черный Доу. Поэтому Трясучка шагнул вперед и ударом сапога в грудь снова уложил его на спину.

– Оставайся-ка, где есть.

Поблизости стояли еще несколько человек. Мужчины, женщина, двое детей. Молоденький парнишка, не сводя с Трясучки глаз, пригнулся, вроде как готовясь к драке. Сын фермера, наверно.

– Я жить хочу, мальчик, потому так дерьмово и поступаю. Тебя тянет рядышком прилечь?

Парнишка покачал головой. Трясучка взял коня под уздцы, цокнул языком и зашагал к арке. Не слишком быстро. Готовый к тому, что у кого-нибудь еще хватит глупости испытать его силу. Но не успел и двух шагов сделать, как снова поднялся крик – что в них такого особенного и почему их пропускают, бросая всех прочих на произвол судьбы. Фермер, оставшийся без зубов, значил слишком мало, чтобы за него заступаться. Те, кто еще не видел худшего, понимали, что увидят и очень скоро. Так что единственной их заботой было как можно дальше отодвинуть этот срок.