Лучшее, что может случиться с круассаном

– Худо дело…

– Хуже некуда. Так и заканчивается эта история. Стояло уже начало декабря, а прождать семь месяцев в этом месте, где все считали его подозрительным пьяницей, чтобы весной вернуться на запруду, было нашему пареньку уже не под силу. И вот он пустился в дальнюю дорогу обратно в Омаху, разочарованный и затаив злобу в душе.

– А как же золотая запруда?

– Тайна, покрытая мраком. Сын торговца скобяными товарами так никогда туда и не вернулся. А может, и вернулся, но это маловероятно. Теперь там проходит туристический маршрут для любителей приключений из салунов. Должно быть, кто-нибудь все же нашел золото, возможно канадское правительство. А может, и нет. Золотая лихорадка продлилась недолго, всего пару лет после этого. Поди узнай.

Мы оба замолчали. У Дюймовочки вид был очень серьезный, казалось, она мучительно размышляет над услышанным, пытаясь обнаружить в нем какой-то иносказательный смысл, который от нее ускользал. Воспользовавшись этим, я заказал себе буженину по-ламанчски. Дюймовочка больше ничего не хотела, даже отказалась от десерта.

– Слушай, а ты точно мне мозги не пудришь?

– А зачем мне?

– Потому что тебе это нравится. Уж я-то знаю.

– Знаешь, кто рассказал мне эту историю? Грег Фарнсуорт-младший, единственный сын, который годы спустя родился у того чокнутого парнишки. Пару недель я работал на его бензозаправке в предместье Авроры, в ста пятидесяти километрах от Омахи.

– Вот как… А я и не знала, что ты работал на бензозаправке…

– Только однажды, летом восемьдесят шестого. Мне нужно было несколько долларов, чтобы продолжить путешествие в Денвер, а ему нужна была пара хороших рук, чтобы навести порядок. По вечерам я обычно присоединялся к нему и старой Энни, чтобы выпить холодного лимонада на крыльце его дома. У них не было детей, которым они могли бы рассказать о своих сварах, и они пользовались возможностью, которую предоставлял им проезжий иностранец.

– А откуда ты знаешь, что это правда? Мне так она по-прежнему кажется похожей на рассказ Джека Лондона.

– Дюймовочка, пожалуйста… Неужели ты думаешь, что двое стариков, каждый из которых одной ногой стоял в могиле, стали бы выдумывать какую-то историю исключительно из удовольствия обмануть меня? Тот человек преклонялся перед памятью о своем отце, он рассказал мне о его приключении, чтобы оно продолжало жить, а не умерло вместе с ним. И похоже, я показался ему достойным слушателем. Именно я, проезжий постоялец. Он посвятил меня во все подробности, назвал все имена людей и мест, даты… Возможно, я напомнил ему того чокнутого, который отправился на Север в поисках необыкновенных перспектив, кто знает… Мало того, он показал мне золото, хранившееся в шляпе. Он берег его вместе с кроличьими шкурками и походными мешками отца как реликвию.

– Правда?!

– Коричневая широкополая шляпа, помятая, но жесткая, словно приобретшая новую форму в суме, и золото в ней. Песок действительно был золотым, он блестел, переливался… Он прилипал к влажной руке сверкающими крупинками, точь-в-точь как тончайший грим. Это одно из моих самых трогательных воспоминаний – та золотая пыльца.

Кругом было тихо. Только дрова потрескивали в камине. Все приняло такой серьезный оборот, что я почувствовал необходимым выкинуть какую-нибудь глупость. В качестве неотложной меры я по-негритянски выпятил губы, надул щеки, вытаращил глаза и начал неуклюже раскачиваться на стуле, подражая хореографии Джорджи Дана.

– Когда люди кругом ругают меня и говорят, что я живу без царя в голове, то никому не приходит на ум, что у меня премиленькая кофейная плантация.

– Ну что, теперь по глотку марочного шампанского и по чашечке кофе, договорились?

Дюймовочка снова заулыбалась.

– Нет, погоди… Сначала изобрази Пилота Гав-Гав. Дав слово, держись.

Чтобы доставить ей удовольствие, я наскоро скорчил физиономию Пилота Гав-Гав и подозвал официанта. Под конец ужина мы оба сникли, да иначе и быть не могло: мы томно потягивали шампанское, болтали о том о сем, но было ясно, что необходима смена декораций. Я спросил счет – восемь тысяч с чем-то, значительно меньше, чем я ожидал, – и мы попытались выйти. Я говорю «попытались», потому что, пока мы ужинали, в зал вошла еще одна пара и села за столик – так, что я, в отличие от Дюймовочки, мог их видеть, она же заметила их, только когда мы встали, чтобы идти.

– Тони, Хисела! Вот здорово, тыщу лет не виделись!

Вот паскудство. Когда Дюймовочка встречает кого-нибудь в ресторане, считай, что все накрылось. Она всегда тыщу лет их не видела и всегда старается оказаться в курсе самых последних событий. Вот они узнали друг друга, и парочка – лет за тридцать, похожая на бездетную семью, которая еще выбирается в ресторан посреди недели, – приветствует приближающуюся Дюймовочку, демонстрируя пышный набор исполненных энтузиазма жестов. Я сразу учуял, что посиделки теперь затянутся надолго, и решил прибегнуть к обходному маневру.

– Эй, крошка, я сейчас описаюсь. Сбегаю-ка я в туалет, пока ты здороваешься со своими друзьями, а потом подожду в машине, ладно?

Она согласилась и, не обращая на меня ни малейшего внимания, направилась к столику, за которым расположилась парочка, в радостно-возбужденном состоянии.

Я не пошел в туалет, потому что вовсе не собирался описаться, а просто вышел во двор. Было жарко. Последние весенние вечера. Мы были достаточно далеко от Барселоны, чтобы видеть звезды. Звезды и запах дыма всегда предрасполагают к буколическому, воздыхательному настрою. Я подошел к Черной Бестии, щелк – забрался внутрь, открыл окно и растворился в треске сверчков и дремотном состоянии, охватывающем человека после ужина.

Брат Бермехо

Возможно, внутренние пропорции Бестии безупречны для гонок по автостраде, однако довольно трудно нормально уснуть на сиденье, которое заставляет тебя скрючиваться в позе пилота. Но даже так, обливаясь потом, я погрузился в промежуточное между сном и явью состояние, стараясь выстроить пиликанье сверчков на размер четыре четверти, который распадался, как только чьи-либо шаги по гравию или шум мотора проезжающей по шоссе машины будили меня. Временами, набрав полную грудь прохладного вечернего воздуха, я испытывал это несказанное удовольствие – вновь почувствовать себя самим собой. Наконец мне приснилось, что я еду на огромной скорости по безлюдным горным дорогам, окруженный роями мошек, выхваченных светом фар, все к одной и той же дальней долине, которая ждала меня там, внизу, со своими деревенскими домишками и мягчайшими перинами кроватей длиной метр девяносто, на которых я в конце концов смогу выспаться всласть.

Из транса меня вывело невыносимое ощущение удушья, и я замахал руками, стараясь освободиться от чего-то, что сжимало мне ноздри, как пинцет. Полностью проснувшись, я увидел Дюймовочку, хохочущую за окном машины.

– Куда ты провалился? Я думала, ты в туалете.

– Дюймовочка, черт тебя побери, не делай больше так, ладно?

– Чего?

– Не зажимай мне нос, когда я сплю. Терпеть этого не могу.

– Хорошо, только не сердись.

– Ладно, только так больше не делай. Я славно уснул, а ты перекрываешь мне кислород. Знаешь, какой это облом?

Я развернул машину, и Дюймовочка, нахмурившись, забралась на пассажирское сиденье. Теперь она строила из себя обиженную, чтобы загладить неловкость.

– Что, поехали? – спросила она.

– Сколько времени?

– Второй час.

– Второй? Сколько же ты трепалась со своими дружками?

– Да не знаю. Я думала, что ты пошел в туалет и скоро вернешься.

– Я сказал, что буду ждать в машине, просто дело в том, что, когда тебе чего-то не хочется, ты притворяешься, что не слышишь.