Лучшее лето в её жизни
Шрифт:
Девятнадцать восемьдесят шесть.
Пересчитывает еще раз, помедленнее. Гладит монеты кончиками пальцев, смотрит просительно на каждый сентим.
Девятнадцать восемьдесят шесть.
Еще раз. Резко, сердито, почти с отвращением скидывает монеты в кошелек.
Неправдоподобно легкая сентимовая монетка падает мимо гобеленового кошелька, ударяется о скучную, темно-серую тапочку доны Адрианы, встает на ребро и бесшумно укатывается под шкаф.
Дона Адриана смотрит ей вслед ничего не выражающим взглядом. Потом роняет голову на откинутую крышку секретера и горько, по-детски, плачет.
Когда я
– Пересчитайте, пожалуйста, – говорит дона Адриана, пододвигая монеты сеньору Гомешу. – Вдруг я ошиблась?
Сеньор Гомеш смахивает монеты в кассу.
– Ну что вы, дона Адриана! – говорит он. – Вы – и вдруг ошиблись?! Вы не можете ошибиться. Если вы ошибетесь, мир рухнет!
Дона Адриана сдержанно улыбается уголками рта.
– Вам как обычно? – спрашивает сеньор Гомеш и, не дожидаясь ответа, вытаскивает из ящика четыре билета классической лотереи. [20]
Дона Адриана берет билеты. На мгновение ее рука касается руки сеньора Гомеша. Сеньор Гомеш краснеет и громко сглатывает. Дона Адриана опускает глаза.
– Благодарю вас, сеньор Гомеш, – говорит она дрожащим голосом и торопливо идет к двери. На пороге оборачивается. – До свидания. До следующего раза.
20
Классическая лотерея – одна из многочисленных лотерей, которые устраивает Santa Casa.
– До следующего раза, – эхом повторяет сеньор Гомеш, недоверчиво глядя на свою руку. – До следующего раза.
Drogaria
Жоау Карлушу снится, что он стоит перед унитазом в абсолютно пустом туалете и никак не может помочиться. Фальшиво насвистывая «Мария Албертина, как же ты посмела», [22] Жоау Карлуш раз за разом спускает воду, чтобы подбодрить себя звуком льющейся воды. Безрезультатно. Только тяжесть в мочевом пузыре становится почти невыносимой.
21
Drogaria – это вовсе не место, где продают наркотики (droga), а просто себе хозяйственный магазин. Там всегда офигенно пахнет свежим металлом.
22
«Мария Албертина» («Maria Albertina») – очень популярная тут, у нас, песня. Уже лет тридцать как популярная. Про парикмахершу, которая назвала свою дочь Ванессой.
«Доброе утро! – раздается вдруг чей-то громкий голос. – С вами Сильвия Андраде и радио „Возрождение“!»
«Это ЖЕНСКИЙ туалет!» – с ужасом понимает Жоау Карлуш и просыпается.
Несколько мгновений он лежит с закрытыми глазами, потом рывком вскакивает и бежит в туалет, на ходу стягивая с себя полосатые пижамные штаны.
Унитаз уже третий день протекает, поэтому Жоау Карлуш мочится в раковину – долго и обильно, тихонько постанывая от облегчения. Закончив и стряхнув последнюю каплю, он тщательно протирает раковину какими-то антибактериальными салфетками, которые накануне вечером купил на
заправке. Выбрасывает использованные салфетки в пакет с мусором, включает газовую колонку и лезет в душ. «Мария Албертина, как же ты посмела», – мурлычет Жоау Карлуш, намыливая голову.Полчаса спустя Жоау Карлуш – ослепительно элегантный в новом деловом костюме цвета «летняя полночь» – бегом спускается по лестнице. В правой руке у него тонкая кожаная папка, в левой – пакет с мусором.
– Доброе утро, господин архитектор! – говорит консьержка дона Ана, с обожанием глядя на Жоау Карлуша. От этого обожания Жоау Карлушу всегда делается немного не по себе.
– Доброе утро, дона Ана, – откликается он. – Ну что, Манел починит мне сегодня унитаз?
Дона Ана страдальчески морщится. Накануне ее муж Манел, числящийся при кондоминиуме сантехником, поспорил в баре, кто выиграет футбольный кубок в этом году, и теперь сидел дома с загипсованной ногой и повязкой на глазу.
– Заболел он, господин архитектор, – дона Ана разводит руками. – Сильно заболел, с постели не встает.
– И что мне теперь делать прикажете? – едко спрашивает Жоау Карлуш. – Биотуалет покупать?
Дона Ана уставилась на свои руки и не поднимает глаз. Жоау Карлуш тяжело вздыхает.
– Когда Манел выздоровеет, пусть сразу зайдет ко мне, – командует он и идет к выходу.
– А может, – слабым голосом говорит ему в спину дона Ана, – может, вы братца вашего попросите? Может, он починит?
– О дааааа… Этого, пожалуй, допросишься! – с этими словами Жоау Карлуш выходит на улицу и громко хлопает входной дверью.
«Мария Албертина, как же ты посмела», – мурлычет Витор, кромсая ножом белую парафиновую глыбу. Парафин крошится, и Витор хмурится. Наконец ему удается отковырять небольшой кусок.
– Достаточно? – спрашивает он у покупательницы – небольшой девочки в розовой нитяной шапочке.
– Даже много, – отвечает девочка. – Можно поменьше?
– Поменьше этого только крошки, – строго отвечает Витор. – Насыпать вам парафиновых крошек?
Девочка мотает головой – крошки ей не нужны. Витор пожимает плечами – ну, не хотите, и не надо – и кидает кусок на весы.
– Евро десять, пожалуйста. – Витор заворачивает парафин в коричневую бумагу и оглядывается в поисках клейкой ленты или огрызка шпагата. Потом внезапно ухмыляется, лезет куда-то под прилавок, достает оттуда розовую «подарочную» тесьму и старательно обвязывает ею сверток.
– Вот, – говорит он. – Чтобы не нарушать цветовую гамму.
– Спасибо большое, – бормочет девочка, заливаясь краской до самой шапочки. Она кладет на прилавок деньги, которые достала из розового нитяного кошелечка, хватает свой парафин и выскакивает за дверь, едва не столкнувшись на пороге с доной Аной.
– Доброе утречко, дона Ана! – кричит Витор, выходя из-за прилавка и распахивая объятия. – Как вы себя чувствуете? Как ваше давление?
Дона Ана звонко целует Витора в обе щеки.
– Все прекрасно, сынок. Как перестала пить кофе, сразу стало полегче.
Витор понимающе кивает.
– Чем могу быть полезен, моя дорогая? – спрашивает он, возвращаясь за прилавок. – Замок от входной двери поменять хотите?
Дона Ана отрицательно качает головой.
– Мне бы эту… такую штуку резиновую… для унитаза… Унитаз у жильца протекает.
– Дона Ана! – со смехом ахает Витор. – Вы теперь и сантехник? А как же Манел?
– Манел ногу сломал, алкоголик, сукин сын, – зло говорит дона Ана. – Сидит дома, уставился в телевизор, копыто свое выставил загипсованное и пиво хлещет. А все здание – на мне!