Лучшие цитаты и афоризмы
Шрифт:
И вот Спендиаров приехал в Крым. Ему дали мой адрес. Он постучал в дверь. Я не знала его в лицо, он сказал: «Я Спендиаров. Я приехал устраивать концерт — семья голодает». — «Чем я могу помочь?»
А уже подходили белые. И по городу мелькали листовки черносотенцев: «Бей жидов, спасай Россию».
Был концерт. Сидели три человека. Бесстрашные. Павла Леонтьевна Вульф, моя учительница. Ее приятельница. И я. Он пришел после концерта. Сияющий! Сказал: «Я так счастлив! Какая была первая скрипка, как он играл хорошо!»
По молодости и глупости я сказала: «Но ведь сборов нет». Он: «У меня еще есть золотые часы с цепочкой. Помогите продать, чтобы заплатить музыкантам».
Опять побежала к комиссару. Тот озабочен. Я уже видела, что он укладывается. «Сбора не было, товарищ комиссар. Старичок
…Я написала обо всем этом дочери Спендиарова, когда она собирала материал для книги об отце в серию «Жизнь замечательных людей». Она ответила: «Всё, что вы достали папе, у него в поезде украли».
«Вспомнилась встреча с Максимилианом Волошиным, о котором я читала в газете, где говорилось, что прошло сто лет со дня его рождения.
Было это в Крыму, в голодные трудные годы времен Гражданской войны и «военного коммунизма».
Мне везло на людей в долгой моей жизни — редкостно добрых, редкостно талантливых. Иных из них уже нет со мной. Сейчас моя жизнь — воспоминания об ушедших.
Все эти дни вспоминала Макса Волошина с его чудесной детской и какой-то извиняющейся улыбкой. Сколько в этом человеке было неповторимой прелести!
В те годы я уже была актрисой, жила в семье приютившей меня учительницы моей и друга, прекрасной актрисы и человека Павлы Леонтьевны Вульф. Я не уверена, что все мы выжили бы (а было нас четверо), если бы о нас не заботился Макс Волошин.
С утра он появлялся с рюкзаком за спиной. В рюкзаке находились завернутые в газету маленькие рыбешки, называемые камсой. Был там и хлеб, если это месиво можно было назвать хлебом. Была и бутылочка с касторовым маслом, с трудом добытая в аптеке. Рыбешек жарили в касторке. Это издавало такой страшный запах, что я, теряя сознание от голода, все же бежала от этих касторовых рыбок в соседний двор. Помню, как он огорчался этим. И искал новые возможности меня покормить.
…С того времени прошло более полувека.
Не могу не думать о Волошине, когда он был привлечен к работе в художественном совете симферопольского театра. Он порекомендовал нам пьесу «Изнанка жизни». И вот мы, актеры, голодные и холодные, так как театр в зимние месяцы не отапливался, жили в атмосфере искусства с такой великой радостью, что все трудности отступали.
…18, 19, 20, 21-й год — Крым — голод, тиф, холера, власти меняются, террор: играли в Симферополе, Евпатории, Севастополе, зимой театр не отапливался, по дороге в театр на улице опухшие, умирающие, умершие, посреди улицы лошадь убитая, зловоние, а из магазина разграбленного пахнет духами: искали спирт, в разбитые окна видны разбитые бутылки одеколона и флаконы духов, пол залит духами. Иду в театр, держусь за стены домов, ноги ватные, мучает голод. В театре митинг, выступает Землячка; видела, как бежали белые, почему-то на возах и пролетках торчали среди тюков граммофон, трубы, женщины кричали, дети кричали, мальчики юнкера пели: «Ой, ой, ой, мальчики, ой, ой, ой, бедные, погибло все и навсегда!» Прохожие плакали. Потом опять были красные и опять белые. Покамест не взяли Перекоп.
Бывший Дворянский театр, в котором мы работали, был переименован в «Первый советский театр в Крыму».
Среди худющих, изголодавшихся его толстое тело (о Волошине) потрясало граждан, а было у него, видимо, что-то вроде слоновой болезни. Я не встречала человека его знаний, его ума, какой-то нездешней доброты. Улыбка у него была какая-то виноватая, когда хотелось ему кому-то помочь. В этом полном теле было нежнейшее сердце, добрейшая душа.
Однажды, когда Волошин был у нас, началась стрельба. Оружейная и пулеметная. Мы с Павлой Леонтьевной упросили его не уходить, остаться у нас. Уступили ему комнату. Утром он принес нам эти стихи — «Красная пасха».
Красная Пасха Зимою вдоль дорог валялись трупы Людей и лошадей. И стам псов Въедались им в живот и рвали мясо. Восточный ветер выл в разбитых окнах. А по ночам стучали пулеметы, Свистя, как бич, по мясу обнаженных Закоченелых тел. Весна пришла Зловещая, голодная, больная. Из сжатых чресл рождались недоноски Безрукие, безглазые… Не грязь, А сукровица поползла по скатам. Под талым снегом обнажались кости. Подснежники мерцали точно свечи. Фиалки пахли гнилью. Ландыш — тленьем. Стволы дерев, обглоданных конями Голодными, торчали непристойно, Как ноги трупов. Листья и трава Казались красными. А зелень злаков Была опалена огнем и гноем. Лицо природы искажалось гневом И ужасом. А души вырванных Насильственно из жизни вились в ветре, Носились по дорогам в пыльных вихрях, Безумили живых могильным хмелем Неизжитых страстей, неутоленной жизни, Плодили мщенье, панику, заразу… Зима в тот год была Страстной неделей, И красный май сплелся с кровавой Пасхой, Но в ту весну Христос не воскресал.На исплаканном лице была написана нечеловеческая мука.
Волошин был большим поэтом, чистым, добрым, большим человеком.
…Мы с ним и с Павлой Леонтьевной Вульф и ее семьей падали от голода, Максимилиан Александрович носил нам хлеб.
Забыть такое нельзя, сказать об этом в книге моей жизни тоже нельзя. Вот почему я не хочу писать книгу «о времени и о себе». Ясно вам?»
«Вчера была Людмила Толстая, вспоминали Алексея Николаевича. Людмила жаловалась на полное одиночество. Я уговаривала ее купить собаку.
Однажды Толстой сказал, что у меня терпкий талант.
Я спросила — почему терпкий?
Он объяснил: «Впивается как запах скипидара…»
Последнюю встречу с ним не забуду. Он остановил меня на улице, на Малой Никитской. Я не сразу узнала его, догадалась — это Толстой. Щеки обвисли, он пожелтел, глаза тоже были не его. Он сказал: «Я вышел из машины, не могу быть в машине, там пахнет. И от меня пахнет, понюхайте…»
Я сказала, что от него пахнет духами.
А он продолжал говорить: «Пахнет, пахнет, всюду пахнет».
Машина стояла рядом, но он не хотел в нее садиться. Я предложила проводить его до дому. Взяла его под руку. По дороге он просил меня запомнить и передать всем, что нельзя жить на одной планете с фашистами, что их надо поселить к термитам, чтобы термиты ими питались, или они термитами.
Его нельзя было вводить в состав комиссии, которая изучала все злодеяния фашистов. Нельзя было.
Вскоре после последней с ним встречи его не стало.
Я его очень любила. Играла в его пьесе «Чудеса в решете» роль проститутки. Играла где-то в провинции. Пьеса из времен НЭПа. Талантливая, забавная была комедия. Я любила роль, играла с наслаждением — всегда жалела женщин этой чудовищной профессии. Играла ее доброй, наивной, чистой. Ему нравился мой рассказ о том, как я решила образ этой несчастной.
Нельзя, нельзя было давать смотреть на то, чего нельзя вынести, после чего нельзя жить. Это зрелище убило его, прикончило…».
Приехал из Италии (Твардовский): «Вы, конечно, начнете сейчас кудахтать: ах, Леонардо, ах, Микеланджело. Нет, дорогая соседка, я застал Италию в трауре. Скончался Папа Римский. Мне сказали, что итальянские коммунисты плакали, узнав о его смерти. Мы с товарищами решили поехать к Ватикану, но не могли добраться, так как толпы народа в трауре стояли на коленях за несколько километров».