Лучшие годы жизни
Шрифт:
– Когда?
– Через три месяца. Ты позвони Кинжаловой и провентилируй, намерена ли она прилететь на ярмарку. Если она едет сюда, то скажи, что ей занесут кое-что для тебя, пусть захватит.
– Ты имеешь в виду материалы, которые интересуют Уоллиса?
– Надеюсь, что мы успеем раскрутить его за это время и он даст отмашку своему агенту… Теперь о твоей здешней подружке. Ты уже виделся с ней?
– Ты о Монике? Нет, не созванивался с ней.
– Даже из Москвы не звонил? Это зря. Так мы можем упустить её.
– Не беспокойся, всё будет в порядке, – убеждённо сказал Полётов.
– Её постоянно приглашают в очень интересное общество.
– Мне сказали в Москве, что её несколько раз видели в обществе Себастьяна Лобато.
– Да, – кивнул Соколов. – Этим типом интересуются американцы. Он – специалист по Ближнему Востоку, и этим, как ты понимаешь, сказано очень много. Человек он осторожный. Иностранцев не жалует, если и встречается с кем, то лишь по работе. Есть у него, правда, несколько приятелей из Саудовской Аравии, с которыми он учился в колледже, но больше никаких контактов. Так что подобраться к нему трудно.
– Полагаешь, что можно докопаться до него через Монику? – спросил Полётов.
– Надо рискнуть.
– Открыть карты?
– Да, – ответил Соколов.
Юрий вздохнул.
С того дня, как он услышал от Старика, что Монике присвоен оперативный псевдоним, Юрий не переставал думать о том, как однажды придётся открыть свою истинную сущность девушке, которая стала ему по-настоящему близкой. Эти мысли держали его в постоянном напряжении, вызывали тревогу, как скрытый от глаз огонь в глубине торфяника. Моника доверяла Полётову, может быть, больше, чем кому-либо другому в мире. И вот теперь ему предстояло сказать ей, что он – офицер иностранной разведки. Более того, он должен был склонить девушку к сотрудничеству с этой разведкой! Ничего более болезненного Юрий не мог представить…
– Что ж, – опять вздохнул он.
– Тебя что-то смущает? – спросил, насторожившись, Соколов.
– Нет.
В течение дня он несколько раз брал телефонную трубку, но никак не решался набрать номер Моники. Лишь поздно вечером он собрался с мыслями и позвонил ей.
– Это ты? – Девушка растерялась, её голос дрогнул. – Юра, это ты?
– Разумеется. Почему ты удивлена?
– Думала, что ты уже не позвонишь, – она улыбнулась.
– Как же я могу не позвонить, дорогая? – Он почувствовал, что к горлу подкатил комок. «Чёрт возьми, что со мной происходит? Откуда эта сентиментальность? У меня вот-вот слёзы потекут. Старик, возьми себя в руки, в конце-то концов».
– Целый месяц от тебя ни одного звонка. Даже дольше месяца, – робко ответила Моника. – Я решила, что ты не хочешь видеть меня.
– Ошибаешься. Я очень соскучился. Но так уж сложились обстоятельства.
– Ты приедешь ко мне?
– Если ты свободна, – Юра заторопился. – У тебя же могут быть другие планы.
– Любимый, когда ты рядом, у меня нет других планов.
У Полётова перехватило дыхание. «И мне надо вербовать её… Ради чего? Ради какой такой великой идеи? Где эта идея? Любовь во всём мире? Равенство? Общечеловеческое счастье? Нет! Ничего этого нет, мать твою! Да, есть моя работа, но Моника-то к ней не имеет ни малейшего отношения. Почему я должен рисковать этой молодой женщиной? Кто дал мне право ломать её жизнь?»
– Так ты приедешь? – Спросила она.
– Уже еду… Целую тебя…
Через двадцать минут он, всё ещё погружённый в свои размышления, остановился
перед дверью её квартиры, достал ключ, вставил ключ в замочную скважину, повернул и вошёл в квартиру. Моника ждала в коридоре, сидя на стуле. Из-за её спины лился приглушённый свет настольной лампы, едва уловимо колыхались лёгкие занавески перед распахнутым окном.– Ты что? – оторопел он. – Почему ты здесь, почему не в комнате?
– Жду тебя… Подумалось, что так ты быстрее появишься…
Она порывисто поднялась и бросилась ему на шею.
– Как я соскучилась!
– Моника, дорогая моя девочка!
Они долго целовались, затем она потащила Юрия за собой к постели.
– Ничего не хочу сейчас, только тебя! – шелестел её шёпот в тишине квартиры.
Полётов испытал внезапный прилив бешеной физической силы, смешанный с неописуемой нежностью и безудержной страстью. Он подхватил Монику на руки и долго кружил по комнате, впав в некое подобие транса. Девушка превратилась в пушинку, стала невесомой. Он ощущал только прикосновение её мягких губ, тело её исчезло. Пространство квартиры, свет, ночь, звуки – всё исчезло. Осталось только неторопливое кружение и касание тёплого женского рта. А в голове стучало: «Сейчас, скажу, сейчас… Нет, не сейчас… Вообще никогда…»
Вдруг он застыл и немного отстранил от себя Монику, чтобы разглядеть её лицо.
– Ты такая чудесная…
– Я люблю тебя, – прошептала она.
– Не представляю, что бы я делал, если бы не остановился тогда в «Арагоне».
– Наверное, ты держал бы теперь на руках другую девушку? – спросила она с грустью.
– Может быть, может быть… Но я бы не испытывал таких чувств.
– Каких?
– Любовных…
Он мягко опустил её на кровать. Моника легко освободилась от одежды и вытянулась на спине, впитывая вкус рассыпавшихся по её телу поцелуев.
Через час они успокоились.
– Юра, ты сразу погрустнел.
– Разве?
– Да. Наверное, ты отвык от меня, от Барселоны… Уже скучаешь по Москве?
– Нет… Просто есть кое-что… Послушай…
– Что? – Моника повернулась к Полётову.
– Мне нужно поговорить с тобой очень серьёзно.
– Говори, – она положила руку под голову и внимательно посмотрела ему в глаза. – Тебя что-то тревожит. Я чувствую. Я вот здесь чувствую, – она указала на сердце. – Скажи всё, что ты должен сказать… Но только сначала ответь мне: ты меня любишь?
– Да. – Полётову внезапно сделалось легко. «Неужели эта недосказанность тоже угнетала меня? Неужто надо признаться в любви, чтобы почувствовать себя в праве говорить с женщиной на самые закрытые темы? Неужто через это мы обретаем возможность открываться? Через любовь? Что происходит? Что такое любовь? Беспредельное доверие? Доверие…»
– Теперь можешь говорить всё, что угодно, – разрешила девушка. – Даже самое плохое для меня.
– О плохом нет речи… Просто всё слишком сложно, запутанно… Ты же знаешь, что я работаю журналистом. Профессия, скажем так, не однозначная…
– Что ты имеешь в виду?
– Я ищу информацию. Самую разную. Какую угодно. Если нет информации – нет журналистики.
– Знаю. – Моника поднялась на локте и провела другой рукой по груди Юрия.
– В наш век без информации не делается ничего. Ни бизнес, ни политика, ни даже обучение в институте. Даже для того, чтобы пользоваться незнакомой компьютерной программой, надо сначала получить информацию об этой программе.
– Ты к чему клонишь? – в голосе Моники не прозвучало ни тени настороженности.