Лучший исторический детектив – 2
Шрифт:
Тех, кто имеет своё мнение, по железобетонному мнению вельможи, — просто опасен. Наверное, именно поэтому Фёдор Достоевский утверждал, что «для человека нет ничего труднее собственного мнения». Трудно его сформулировать, постоянно поддакивая власти, но ещё труднее — отстоять его. Хотя бы перед своим гладеньким и гаденьким альтро эго, «вторым я».
СЛУЧАЙНЫЕ СВЯЗИ СЛЕДОВАТЕЛЯ ЛАВРИЩЕВА
«На морском песочке я Марусю встретил…»
Мария
Семонова-Эссен (такая двойная высокопарная фамилия была у Марии Сигизмундовны) с юных лет, когда мечтают об алых парусах и принцах на белом коне, уже была переполнена мыслями и мечтами о лёгком подъёме по крутым ступеням служебной лестницы. И теперь, глядя на муженька со своей покосившейся колокольни, она частенько упрекала Лаврищева за его главный недостаток — за отсутствие «здоровой амбициозности». Человек, всю жизньучила мужа жена, должен ставить перед собой, если и не высокие, то хотя бы практичные, полезные, то бишь прагматичные, цели. Курочка, она хоть и глупа, да по зёрнышку, по зёрнышку…
Это и есть здоровый прагматизм, который, по мнению работника райсуда, давным-давно пришёл на смену бесполезному советскому романтизму.
— Ты вот в своё свободное время на диване с книжками в обнимку валяешься, — назидательно вдалбливала она в стремительно лысевшую голову мужа. — На кой чёрт тебе эта бесполезная беллетристика? Тебя не Достоевский со своим «Идиотом» и даже не Шерлок Холмс должны вдохновлять, а заповеди великого американца Фреда Дэвида, говорившего своим подчинённым: предлагайте мне только идеи, сулящие выгоду!
— Райкин, душа моя, если помнишь, предлагал к ноге балерины динамо-машину прикручивать, — возражал следователь. — Зачем впустую ногою вертеть? Не прижилось… Не прагматики мы, видать…
— Дурак ты, Ильич, дубина гуевская! — клеила ярлыки супруга. — А вот американцы прагматики. Потому так хорошо живут, а мы, идиоты, Достоевским гордимся, хотя никто его уже давно не читает. И правильно, что не читает. Умирает великая русская литература. Тихо, безсславно, как никому уже не нужный пенсионер, умирает… На смену литературному идеализму идёт великий век-прагматик.
— Он нас, голуба моя, и доконает окончательно, — смеялся, не вставая с любимого дивана, Игорь Ильич. — Что немцу хорошо, то русскому смерть.
Реплика мужа за живое задела жену.
— Дарвин утверждал, что человек разумный произошёл от приматов, — сказала она. — А человек успешный происходит от прагматов.
— Это что за неизвестный науке зверь?
— Прагмат — это тот, кто не будет тащить в дом все эти книги, которые захламили нашу квартиру, а будет делать ля себя и семьи полезное практическое дело.
Лаврищев рассмеялся:
— Я, ваша честь,
тоже открытие сделал. Уверен, что человек стал человеком, когда научился писать и читать.— А книжные магазины сегодня в стране, ставшей на прагматический путь, пачками закрываются! — парировала Мария Сигизмундовна.
Но следователь не сдавался.
— Поверь, душа моя, что криминал в обществе и все экономические кризисы начинаются с кризиса духовного, — сказал Игорь Ильич.
— Тут нет прямой зависимости! — упрямо стояла на своём заслуженный работник юстиции. — Нарушения закона случаются и в годы расцвета, и в кризисные времена. Всё дело, как относиться к закону.
Лаврищев давно понял, что судья Лаврищева-Семионова была из тех, принципиальных отечественных судей, давно усвоившая главный постулат нынешней юриспруденции — все равны перед законом, но некоторые всё-таки равнее…
«Равнее», считала она, всегда из рода прагматиков. Он, прагматик, ставит маленькие (тактические) и большие (стратегические) цели. Низкие и высокие. Но все — неизменно полезные. С реальным доходом. Потому, пассуждала Мария Сигизмундовна, побеждённые русскими немцы живут в несколько раз лучше самих победителей. Ведь немцы — европейские прагматики, а русские — неисправимые романтики. Как её увалень-муж, эта гуевская дубина стоеросовая.
Романтики, конечно, тоже ставят цели. Но какие-то нелепые и совершенно непрактичные, несмотря на их «высокость». Такие, как обещанный к 1980 году «коммунизм». В фантазиях далёких от «научного коммунизма» сограждан, начиная с объявленного всем года, из кранов на шестиметровых кухнях потечёт фруктовое вино и жигулёвское пиво. А в рот (на закуску) начнут с облупленного потолка падать засахаренные райские яблочки из бабушкиного варенья. И кругом — сплошной рай: РАЙисполком, РАЙком партии, РАЙонный суд.
Впрочем, чем бы занимался суд в раю, Мария Сигизмундовна так и не придумала. Хотя и последнему дурню в обманутой стране было ясно: в Раю земному суду места нет. Нет человеческих пороков — нет и преступлений. А коли так, то нет и работы для правоохранительных органов и законников всех мастей. Так что отсрочка в приходе «объявленного коммунизма» спасли в СССР тысячи судей, законодателей, следователей и в целом органы внутренних дел от неизбежной безработицы.
Лаврищев считал, что можно жить и без всяких там высоких и не очень высоких целей в жизни. Просто жить — это, считал следователь, не раз рисковавший своей жизнью, уже великий дар. Чего тут огород городить из высоких и частенько лживых слов…
— Знаешь, Маша, — как-то сказал он, выслушав лекцию жены о его полной неприспособленности к рыночной жизни, где человек человеку — конкурент. — Знаешь, Маша, для меня счастье в одном: был бы на свете человек, кому от тебя нужно только одно.
— И что же это такое — «одно»?
— Чтобы ты был жив и чтобы у тебя всё было хорошо.
— И у тебя такой человек, конечно, есть, — со злой иронией в голосе предположила супруга.
— Есть, — кивнул Лаврищев. — Это моя мать.
— Ах да! — воскликнула Мария Сигизмундовна. — Я совсем забыла, что раз в году вы пишите друг другу письма. Похожие друг на друга, как милицейские протоколы под копирку. Эпистолярный жанр, друг мой, — атавизм. Купил бы ей мобильный телефон и позванивал бы в своё Гуево или эсэмэски слал…