Лучший исторический детектив – 2
Шрифт:
— Его ещё перед войной арестовали, — вставила Эльза. — Врагом народа оказался, немецким шпионом.
— Дом, как вы видите, добротный, — добавила Елизавета. — По площади — не меньше нашей московской квартиры на Арбате.
— Я тоже прямо из Москвы к вам, — начал было следователь, но спохватился. — В Москве жил, до этого…
— А где? — спросили сёстры.
— В Бирюлёво.
— Так значит, не в Москве, — засмеялась Эльза. — Это в деревне Бирюлёве. Вы там и родились?
— Нет, родом я из этих мест. Моя малая родина — деревня Гуево, через мост стоит только перейти…
Лаврищев не успел закончить
Эльза осторожно отодвинула занавески.
— Господи! — отпрянула она от окна. — Лёньчик Блоха с немцами. Офицер на двуколке, со стеком… И этот… рыжий Курт с автоматом на пузе рядом с ним.
— На печку! Быстро! — скомандовала Лаврищеву Елизавета. — Эта сволочь Лёньчик уже успел доложить о незнакомце в деревне. Да полезайте же вы, не мешкая! Если найдут — и вас, и нас расстреляют.
Лаврищев, проклиная всё случившееся в «этих чёртовых воротах», как он теперь называл временной портал в квартире пасынка, в два резвых прыжка очутился у русской печи, намереваясь залезть под занавеску на печи, но Елизавета его остановила:
— Не туда!
Она отодвинула заслонку.
— В устье полезайте!
В дверь уже колотили не только массивным кольцом, но и прикладами.
Лаврищев мелко перекрестился и нырнул в чёрную пасть давно не белёной печи. Он слышал, как старшая сестра поставила на место задвижку, как заскрипели под ней половицы. «Пошла отворять ворота, — подумал следователь. — Неужели я не сплю?». Он в который раз ущипнул себя за нос, за ухо — было больно. Оставалось только укусить локоть, но до него в удушливой густой темноте, где пахло золой и копотью, было невозможно дотянуться.
— Чё, чернавка, не спешишь добрых соседей встречать? — услышал он насмешливый голос.
— Спали мы, Леонид, отдыхали, — ответил голос Елизаветы.
— Так и свой царство Божие проспите, — засмеялся тот, которого Эльза назвала Лёньчиком Блохой. — Иде гость-то ваш? Я видал, божьи твари, как вы его приветили, впустив в дом.
ИНОГДА РАССТРЕЛ ВОЗВРАЩАЕТ К ЖИЗНИ
«…Расстреливать два раза уставы не велят»
В устье печи к удивлению Лаврищева было довольно просторно. Он даже сумел, подтянув ноги к груди, развернуться в своём укрытии так, чтобы через щель в заслонке отслеживать всё разворачивающееся в горнице действо.
Лёньчик Блоха, юркий человечек с бегающими заплывшими глазками, в ожидании приказа смотрел собачьим взглядом на молодого подтянутого эсесовского офицера, который легонько постукивал стеком по своему начищенному сапогу. В дверях горницы замер, грызя зелёное яблоко, рыжий детина с автоматом наперевес. Слева от офицера хмурил брови уже знакомый Игорю Ильичу староста Семён, поправляя постоянно съезжавшую с покатого плеча немецкую винтовку.
У стола тенями застыли в своих монашеских платьях Елизавета и Эльза. Младшая сестра обратилась к офицеру первой:
— Erlauben Sie mir deutsch zu sprechen… [10]
— О-о! — поднял
вверх свой стек офицер. — Фроляйн говорит на языке Гёте?Немец говорил на сносном русском, с небольшим характерным акцентом. Так обычно говорят эстонцы или латыши.
— Этническая немка, но давно уже русская, — сказала девушка, удивляя всех своей смелостью.
— Как зовут?
10
Разрешите мне говорить по-немецки (нем).
— Эльза. Эльза Эссен.
— Юде?
Рыжий Курт с офицера перевёл взгляд на молоденькую монашку и кивнул своему начальнику, подтверждая предположение своего командира.
— А я — Фридрих Ланге, — вежливо продолжал обер-лейтенант. — Бывший студент философского факультета Берлинского университета. Когда закончится эта проклятая война с большевиками и мы сравняем с землёй их столицу Москва, я снова буду студент, потом историк и философ.
— Весьма сомнительно, — ответила Эльза.
— Сестра! — наконец подала голос Елизавета, останавливая опасный диалог Эльзы с эсесовцем.
— Интересно, — снова похлопал по хрому сапога Фридрих. — Это почему же — сомнительно?
— Сначала отсидите в наших лагерях за свои преступления, — потупив взгляд, проговорила девушка, поправляя большой православный крест, висевший на чёрном шнурке у неё на груди.
— Вот оно как!.. — протянул офицер. — Так ваш Бог простит меня. Он же на то и русский милосердный Бог…
— Не простит, — тихо проговорила Эльза. — Русский Бог вас не простит…
— А еврейский? — поднимая голову девушки стеком, спросил Ланге. — Значит, всё-таки юде… Курт!
Рыжий детина со стеклянным взглядом будто ожил, повернулся всем корпусом к своему командиру. Ланге что-то тихо сказал солдату. Тот щелкнул каблуками. И жирным пальцем, похожим на сосиску, поманил Эльзу:
— Ком, ком!
Эльза, вцепившись белыми пальцами в край столешницы, молилась на икону Богоматери.
— Не надо бояться то, что неизбежно, — улыбнулся Фридрих. — Помни о смерти, говорил ваш еврейский бог… Этого нельзя забывать никогда, фроляйн.
Курт грубо подтолкнул девушку к выходу, и они исчезли в проёме двери — хрупкая маленькая Эльза в монашеском платье и чёрном платке, низко повязанном на аккуратной головке, и детина с мощными конопатыми ручищами, поросшими рыжеватыми волосами. Через минуту Лаврищев услышал короткую очередь. Через какое-то время Курт вернулся и снова застыл в дверях, как статуя, не сводя собачьего взгляда с Фридриха.
— Наказана за грубость, — не меняя интонации, даже повеселев, сказал офицер. — Как вы, русские, говорите? Язык мой — враг мой. Так? А врагов нужно уничтожать.
Елизавета, пошатнувшись, грузно опустилась на лавку.
— Встать! — приказал Ланге и стеком поднял женщине голову. — Это невежливо — сидя принимать дорогих гостей. Да, кстати, а где ваш гость?
Бледная, как полотно, Елизавета встала, молча глядя на немца умоляющим взглядом.
Лёньчик Блоха засуетился, оттолкнул плечом Елизавету от печи и отодвинул занавеску — никого на полатях. Он принялся за шифоньер, с ожесточением вышвыривая из него вещи, которые принадлежали репрессированному местному батюшке.