Лучший исторический детектив

Рузя открыла дверь и Христина успела обрадоваться, что та уходит, когда в салон вышла Настуся.

— Тина, можно мне с тобою посидеть?

Христина испуганно глянула на Рузю, потом снова на Настусю.

— Конечно, моя хорошая, можно. Вот только пани провожу.

— А что за девочка у тебя? — Рузя стала в дверях как упёртая кобылка. — Откуда счастье привалило?

— Иди, Рузя. Ранковый променад не ждёт. Так и солнце сядет, — Христина потемнела лицом и готова была стать стеною между Рузей и девочкой.

— Не сядет солнце. Откуда тебе знать, что мой променад не вечерний? Тебя как звать, девочка?

— Настуся.

Настуся недоумённо смотрела то на Христину, то на неизвестную гостью. Потом вдруг поняв, что гостье здесь не очень рады Настуся сообразила спрятаться в каморке.

— Тина, я потом выйду.

Хлопнула дверь каморки. Настуся затихла там, закрыла лицо руками, чтобы и дыхания её в салоне не слышали. Эта красивая пани, что пришла в салон, вызывала у Настуси необъяснимый страх. Было нечто в неспокойное в глазах пани, нечто напоминающее ту ведьму из сна, которая снилась в прошлом месяце и украла во сне солнце. Стул, на котором сидела Настуся, был старым и скрипучим, от того приходилось не двигаться совершенно. Настуся обхватила руками коленки и закрыла глаза. Когда Христина вошла в каморку, рассмеялась:

— Можно открывать глаза и вставать, наша гостья уже ушла.

— Тина, эта пани злая. Не пускай её больше.

— Как же я её не впущу? Она мне работу приносит, — сказала Христина и погладила Настусю по волосам. — Почему ты говоришь, что она злая?

— Не знаю. Глаза у неё странные.

— Что есть, то есть! Рузиным глазам чертей не занимать! — Христина рассмеялась и обняла Настусю за плечи. — Пойдём, пора перекусить.

* * *

Пан Эдвард вертелся перед большим зеркалом, как престарелая варшавская кокетка. Любуясь, он думал, что неплохо было бы стереть с зеркала пыль, а еще лучше вымыть с мылом, потому что разглядеть себя казалось трудновыполнимо, а новый сюртук еще труднее.

— Пан Мрозовский, я вам точно говорю, что в этом костюме вы то, что надо! — раздался за спиной скрипучий голос портного.

— А я не слишком крупным кажусь?

— Ну, что вы! В вашем возрасте иметь такую фигуру самый цимус! Нет-нет! Я вас не уговариваю, но вы таки поверьте, что это правда!

Гриша Бердник тарахтел без умолку. Мрозовский морщился от этого тарахтения, но терпел, потому что лучше Гриши никто не мог сшить костюм. Гриша шил костюмы еще отцу Мрозовского — Льву Мрозовскому — и перешёл по наследству. Если бы у пана Эдварда был сын, его точно назвали бы Лёвой и обязательно привели к Грише, сшить первый в жизни костюм на Пейсах или Пурим. Кроме всего прочего Гриша радовал Мрозовского подробными отчетами. Гриша стучал Мрозовскому не за деньги и не за другой интерес, просто Гриша знал достаточно много пикантных подробностей обо всех, с кем бывал знаком, а удержать всё в себе не имел внутренних сил. В общем, им обоим было удобно: Гриша изливал душу одному единственному Мрозовскому, чтобы не прослыть сплетником и не потерять клиентуру, а Мрозовский всегда знал последние новости о клиентах пана Бердника.

— Что ты всё обо мне, да обо мне? Гриша, новостей, что ли, нет?

— Как же нет? Просто не уверен, что вам будут интересны такие глупости, — ответил Гриша, округлив глаза и вздёрнув брови.

Он как обычно манерничал, закручивал пружину, чтобы потом она со свистом пронеслась над головами всех, кто приходил в ателье за последнюю неделю.

— Мне, Гриша, и не такие глупости рассказывают, но уже в другом месте, — показательно вздохнул Мрозовский.

Гриша нервно дёрнул головой и замер. Когда он нервничал, он всегда дёргал головой, а в особо волнительные моменты мелко тряс ею, как баран на бойне. Сейчас Гриша представил знаменитый подвал «двуйки» и себя в роли орущего привидения.

— Вы, пан Мрозовский, зря вот так, — часто кивал головой Гриша. — Я, пан Мрозовский, к вам всегда с хорошим отношением и к отцу вашему, да утешит вас Всевышний вместе с другими скорбящими. Я маленький человек, но понимаю значимость вашей профессии и, смею сказать, государственной важности. — Гриша тряс указательным пальцем, подняв руку выше головы, притом, что сама голова тряслась не в такт с пальцем. Мрозовскому смертельно захотелось остановить это тряску, или хотя бы заставить трястись в унисон. — Я, пан Мрозовский, всё хорошо понимаю. Ведь весь город судачит об этом деле. А дело-то в действительности плёвое! На нём и не заработаешь ни уважения особого, ни признания начальства, а о гешефте я вообще молчу! Хотя есть такие, что на чужой беде умеют заработать и имя, и доход… Вот господин Зеленский, какой приличный с виду господин, а без того, что у кого-то со здоровьем беда и на новый галстук не заработал бы. Жизнь так устроена, пан Мрозовский, когда у одних прибавляется, то у других убывает. А вернее всего зарабатывать на больных и покойниках. Это, можно сказать, и дети знают. А вы знаете, какие сейчас пошли дети?

Портной продолжал рассуждения, потерявшись в дебрях извечной проблемы отцов и детей. Мрозовский задумался и перестал слушать. «Гриша что-то хотел сказать, но или сам не знал, или очень боялся. Если уж Гриша боится рассказать, значит, дело — табак». Портной продолжал изливать душу и перешёл на шёпот:

— Вот хоть бы взять дочку пана Зеленского. Чем не пример непокорного дитя? Ей же только шестнадцать лет! А я вам скажу по секрету, что она не так, чтобы просто замуж идёт. Вынужденная, так сказать, ситуация у панянки. Милое дитя, радость родителей, гордость школы, и что вы себе думаете? — Гриша заговорил ещё тише: — Она в положении! Да-да! В том самом интересном положении, когда папа и мама становятся дедушкой и бабушкой. Потому пан Зеленский и не делает пышной свадьбы, да и платье невесте шьют широкое. Но скажите мне, зачем переводить столько материи? Я лично заказал для них атлас и кружево. При фигуре невесты идеально подойдут жоржет и органза! Да побольше! Ой, ну что я говорю! Откуда там фигура! Она до свадьбы ещё разойдётся и сидеть в платье не сможет.

Гриша продолжал изливаться, он всё никак не мог пережить свадьбу дочери Зеленского.

Мрозовский подумал, что где-то в словах Гриши чувствуется подвох, или намёк на то главное, чего никак не возможно уразуметь. А сам рассказчик явно не решался договорить. Прозрачные намёки Гриши Бердника достигли цели. При всей своей болтливости он не говорил ничего конкретного, но связь между Зеленским, гробокопателями и Гольдманом Мрозовский нащупал.

Подумав, что служба отнимает слишком много душевных сил, пан Эдвард немедленно вспомнил очаровательную кондитершу. Возможно, пан Пашкевич уже уехал открывать охотничий сезон и пора бы проведать пани Марьяну.

В кофейне было людно. Шуршали газеты, запах свежесмолотого кофе плыл над головами, возбуждая не хуже самого напитка. Пани Марьяна порхала между столиками, улыбалась посетителям и разносила заказы. Пан Мрозовский стал почти у самого прохода таким образом, чтобы кондитерша не смогла свободно зайти за стойку.

Засунув руки в карманы брюк, Мрозовский любовался собою в зеркале на противоположной стене. Конечно, он был еще вполне хорош собой: широкоплечий, немного располневший, но достаточно импозантный мужчина. Если не снимать шляпу, то о лысине нельзя будет догадаться. А вот бакенбарды у пана Мрозовского, как у столичного начальства — густые и с лёгкой проседью! Зеркало было массивным, в широкой, резной, позолоченной раме. Отчего Мрозовскому собственное отражение казалось портретом. Необычайно удачным портретом.

Пани Марьяна заметила кавалера, как только он вошел, но виду не подавала. Она только чаще покачивала пышными боками, и улыбка не сходила с миловидного лица. Это было их игрой. Один делал вид, что не замечает другого, а потом они слово случайно сталкивались и — о, чудо!

— Какая встреча! Как приятно видеть вас! Как поживаете?

Раскланивались, шаркали ножкой и любезно кивали головами на манер фарфоровых китайских болванчиков.

— Ах, какая встреча, пан Мрозовский! — пани Марьяна зарумянилась сдобной булочкой и выпустила в Мрозовского жаркую стрелу из карих глаз.

— Добрый вечер, пани Марьяна? А вы всё цветёте? Рад видеть вас в добром здравии! — Мрозовский слегка поклонился, заглядывая в вырез платья очаровательной кондитерши.

— Спасибо. Будьте любезны присесть за столик у окна, та пара сейчас уходит, — она показала пухлым пальчиком на крайний столик и зашла за стойку. — Вам как обычно?

— Вы же знаете мои пристрастия, — улыбнулся Мрозовский.

Мрозовский медленно размешивал в кофе сахар, вдыхал аромат и наблюдал за посетителями. В какой-то момент его фантазия взбунтовалась, и Мрозовский представил всех голыми. Немного задумавшись, он сделал вывод, что в дезабилье публикой можно недолго любоваться. Все сразу стали не такими чопорными, как в одежде. Даже, можно сказать, беззащитными. Вон тот господин бухгалтерского вида. Препротивнейшая личность, и плечики у него эдаким домиком торчат, словно хочет он в них голову втянуть. Но глазки хитрющие, как у рака, осматривают всё вокруг внимательно и дотошно. Через столик панянка сидит. Шея у той панянки в красных пятнах, которые уходят под глухой воротник платья. Ей жарко, но другой наряд надеть нельзя, поскольку этих пятен по телу довольно густо. Кофе панянка пьёт с облезлым господином. Тот, похоже, тщедушен и не имеет растительности не только на лице, но грудь у него хилая и лысая. Жалкое зрелище.