Лучший из них
Шрифт:
— Что же ты, падло, делаешь? Тебе по религии не положено! А тот ему отвечает:
— Ничего, товарищ начальник, жидовская вера уже полегчала. Так вот, я толкую Мишаньке:
— Садись, жидовская вера полегчала!
— А чем я гарантирован, что ты, если прокатаешься, не наведешь сюда режим? Не заберешь нахально все шмотки?
— Я никогда никому не двигал, и люди это знают. Но если ты хочешь, я могу дать золотое слово суки. Мишанька кричит:
— Лады. Я кричу:
— Выдвигай стол на середку! Темно, как у цыгана в жопе.
Это я леплю горбатого, потому что мне нужно быть напрямую против двери. Я сажусь— Бедно живете, господа воры!
Вынаю из чердака фабричный пулемет и ломаю ему целку. Играем коротенькую — любишь не любишь. Я загадываю, Мишанька бьет в лоб. Загадываю вторую — он бьет ее по соникам.— Да что ты, — говорю, — в жопу ебанный, что ли?
Это я к тому, что есть такая примета, будто лидерам всегда везет в игре. Он лыбится:— Кто раз даст, другой раз даст — тот еще не пидораст.
Шпилим дальше. Проходит полчаса, и он меня приговаривает за все гроши. Я посылаю Николу за остатним прессом. Катаем по новой. Ебическая сила! Ты поверишь, Юрок, — из десяти талий я беру одну. Дыбаю, может, он фармазонит? Нихуя подобного — играет справедливо. Меня в цыганский пот бросило! Шурик, где твое счастье?!. Посылаю одного пизденыша к Вике за шмотками. Толкую ему:— Если будет спрашивать, как игра, — кричи: «в говнах». Пацан вертается и таранит цельный сидор барахла; но хуй ли толку, если Мишаньке всю дорогу масть хезает? Бьет, подлина, и куши и семпеля. Через час я без ланцев залысил все до последней тряпки.
Опять посылаю к Вике: у нас были заначены маленькие рыжие бочата с лапой. Смотрю, она прется сама:— Шурик, я погляжу?
а вся уже на галантинках. Я ее, конечно, нагнал:— Лети отсюда метеором, проститутка, тебя еще тут не хватало!
Она оборвалась, а мы гадаем дальше. Юрок, черное невезенье! Мне вспомнить страшно, как я летел. Бочата я делю на четыре ставки — и с почерку пропиваю. Сымаю с себя бостоновый френчик, кидаю на кон против летчицкого реглана. Воры кричат:— Ставки неровные!
Неровные, дешевый ваш мир? Сблочиваю шкеры, отрываю на хуй одну штанину и кидаю на кон, к френчику:— Воры, теперь хватит?
Мишанька глазом не повел… Пропил я френчик, и ставить больше нечего. Мамочка, мамочка, в какой черный день ты меня родила!.. Мне не жаль ланцев, жаль игроцкой славы. У меня еще оставался кисет — настоящий жиганский кисет, под вид клоуна. Вика сама мастерила: глазки, волосы. И надпись тоже вышила хорошую: «Сука кури, вор хуй соси». Я кидаю этот кисет; Мишанька ставит лакированные румынские прохаря на высоком каблуку. Воры кричат:— Мишанька, ты охуел? Ставки неровные. Мишанька порет мойкой переда и кидает на кон голяшки:
— Воры, ставки ровные?
Он тоже умел давить фасон… Прокатал я и кисет. Никола мне маячит: "Шурик,кончай!» А я уже совсем опизденел. Втыкаю в стол свой саксан — толковый саксан, с наборной ручкой:— Идет в ста колах?
Мишанька кричит:— Убери свое перо, может быть, оно обагрено воровской кровью. Не играю.
Я кричу:— Бог, поверь мне сто рублей. Будет за мной.
Он лыбится:— Играем на чистые. Прошли крыловские времена.
Я толкую:— Ты что, охуел? Если я двину — пори меня за фуфло.
Он свое:— Играю на чистые. — Да кто ты, — кричу, — человек или милиционер? Дай мне мой шанс.
И тогда он толкует:— Даю тебе твой золотой шанс: у тебя есть мара. Ставь ее за все вантажи, пытай
свое сучье счастье. Проиграешь — пришлешь на ночь, а по утрянке забирай обратно. От нее не убудет. Я хочу сказать — «лады», а у меня зубы не расцепляются, слова не могут выдохнуть. Я кивнул башкой, и он стал тасовать. Зырю на Николу — он белый, как печка; наверно, думаю, и я такой. А, была не была! Назначаю даму крестей — Вика себе всегда на нее гадала. Мишанька делит, и мою даму убивают на последней карте. А мне уже и интереса нет. Все сразу как-то атрофировалось. Вся хевра давит на меня ливер: чего я буду делать. А я встал и пошел из барака. Прихожу к себе; Вика не спит. Увидела меня и кинулась:— Шурик, что с тобой?
— Ничего. Собирайся.
— Куда?
— Собирайся. Я тебя проиграл.
— Шурик, ты в натуре?!
— В натуре у собаки красный хуй. Собирайся.
Она на колени, кричит:— Шурик, что ты наделал? Как я пойду? Ведь я не блядь, не простячка. Ты лучше убей меня, как делали старые воры; пожалей меня.
— А, — говорю, — гадина, и ты против меня! Иди сейчас же, позорная падаль, иди профура, пока я тебя на кулаках не вынес. Иди!
Она в рев и не идет. Я ее попутал за волоса и поволок. Втолкнул в барак и воротился к себе. В рот оно ебись, думаю. Зато никто не скажет, что Шурик поступил несправедливо. Я лег и дохнул до обеда. Мой пацан три раза меня будил, но бесполезно. В обед просыпаюсь и иду шукать Вику. В столовой ее нет, в бане тоже наны. Может, она обиделась и к себе перешла? Чимчикую в бабский барак. Шалашовки кричат:— Она не была.
Тогда я налаживаю своего помогайлу: