Лугару
Шрифт:
Следовательно, крови вытекало намного меньше, что было важным критерием для палачей и облегчало работу сотрудников расстрельной команды. Ведь после каждой «десятки» приходилось мыть помещение, смывать кровь и даже протирать пол тряпками со щелоком, чтобы страшный запах не выходил наружу и оставался внутри этого помещения. Кроме того, малая кровопотеря была еще одной ступенью экономии, принятой в НКВД.
Палачу не так часто приходилось менять спецформу, спецодежду, в которой производились расстрелы, из-за того, что не сильно и пачкалась… При расстрелах палач был одет всегда одинаково: фуражка, надвинутая на глаза,
В лагерь НКВД все оборудование доставлялось машинами и внутри не хранили практически ничего. Считалось, что лагерь временный. После того, как траншеи на территории участка будут заполнены, бараки взорвут, следы уничтожат, и спецучасток переведут на другую территорию. Но летом 1937 года лагерь функционировал в полную силу.
И Овидиопольская дорога, расположенная совсем близко от Одессы, превратилась в настоящую дорогу смерти. Именно по ней вывозили из города тысячи одесситов, которые за высоким, обнесенным колючей проволокой забором должны были встретить свою мучительную и страшную смерть.
В первый же день его пребывания в лагере барак опустел почти наполовину. Люди находились в полном молчании, полностью потеряв все эмоции и слова. Еду не давали. Заключенных никто не собирался кормить, и это было еще одним показательным признаком, для чего они находятся в этом лагере.
Для естественных нужд в углах барака ставили два ведра, которые выносили к вечеру. Вонь от них была невыносимой — для обычных людей. Но не для него.
Для него самым диким, самым невыносимым и чудовищным был этот запах, смесь из «Тройного одеколона» и копченой колбасы, который к вечеру разносился над всем лагерем. К нему примешивался едва уловимый аромат пороха…
Несколько заключенных умирали в углу барака, но никто не принес им воды, никто не оказывал никакой медицинской помощи. Из-за отсутствия воды всех, не только больных, мучила сильная жажда.
На следующий день больных забрали первыми. Их волокли под руки солдаты — сами идти они не могли. Эти умирающие люди были счастливее остальных. Сознание почти покинуло их, и они не понимали, куда их ведут, к кому, для какой цели. Их ожидало только близкое облегчение, избавляющее от невыносимых страданий. Он немного завидовал им.
Его забрали только на третий день. Офицер-НКВДшник ткнул в него пальцем, заставив присоединиться к уже отобранным восьмерым. Последним забрали еще одного человека, мужчину средних лет.
Этот мужчина всю ночь рассказывал своему соседу о том, что он работал директором сельской школы. После завершения учебного года готовил школу к ремонту. Рабочие на чердаке здания нашли пачку старых журналов еще царского времени. Показали ему. Он был историком, журналы были для него интересны. Чтобы рассмотреть их на досуге, забрал к себе домой. На следующую ночь к нему домой приехал черный «воронок».
Их вывели во двор. День клонился к вечеру. Начинало темнеть. Он понял, что в этот раз рабочий день НКВДшников задержался после семи часов. «Переработаются», горько усмехнулся он.
Провели через двор наискосок, к бараку, который виднелся возле входа. Вход охраняли солдаты в несколько рядов, некоторые
держали на поводке собак. Свежий ветерок приятно холодил кожу. Небо было затянуто тучами. В голове мелькнула страшная мысль о том, что все это — тучи, небо, ветер — существует для него в последний раз.И вдруг что-то произошло. Тело наполнилось раскаленной, кипящей кровью, пальцы налились невиданной силой, по лицу прошла судорога. Он увидел, как несколько заключенных, которые шли рядом с ним, вдруг отшатнулись. К счастью, охранники на него не смотрели.
Их завели внутрь барака, в комнату без окон. Напротив находилась еще одна дверь. Он заходил последним, а потому увидел, как из двери выглянул высокий мужчина в фуражке, надвинутой на глаза, в длинном кожаном фартуке и черных перчатках. Его пустые глаза безразлично и холодно скользнули по спинам заходящих в барак людей. Потом он скомандовал кому-то: «Ну, пойдем». Дверь закрылась.
Он бросился в угол. Дальше произошло невероятное. Когда забрали первого, и он отчетливо услышал хлопок, он схватил руками деревянные доски барака над полом, и… доски выдавились наружу!
Его руки налились такой невиданной силой, что он буквально разорвал дерево с той же легкостью, как разрывают бумагу. Он не видел, не понимал, что рядом с ним никого нет, а на лицах заключенных читается ужас более сильный, чем тот, что внушал им близкий расстрел. Когда отверстие оказалось большим, он вывалился из него, рванулся наружу всем телом.
Расстрельный барак тщательно никто не охранял. Все знали, что из него не сбежишь. Он побежал в сторону, противоположную от главного входа в лагерь. Бежал тихо, пригнувшись к земле, словно слившись с ней.
Он прекрасно помнил то место, о котором говорил чекист, и теперь мчался туда, к единственному спасению. До нужного места оставалось совсем мало, как вдруг с ним поравнялся охранник с собакой, осматривающий территорию. Собака уставилась прямо на него своими поблескивающими глазами.
Дальше произошло невероятное. Он припал к земле и оскалил зубы. Руки его, согнутые, словно хищные лапы птицы, были нацелены вперед. Он издал странный горловой звук… Пес вдруг присел на задние лапы, жалобно заскулил, а потом стал прятаться за ноги охранника.
— Рекс, что с тобой? Рекс! — охранник дернул поводок, принялся вглядываться в темноту. — Да что с тобой? Никого здесь нет!
Затем, дернув поводок, пошел дальше, потащив пса за собой. Охранник его не увидел! Не понимая, что происходит, он вмиг преодолел нужное расстояние. Последний рывок… Он вывалился наружу и пополз вперед, всем телом вдавливаясь в рыхлую, жирную землю.
ГЛАВА 22
В помещении библиотеки пахло книгами, пылью и тем неповторимым запахом книжных страниц, которые остаются в человеческой душе надолго.
В это здание центральной городской библиотеки Зину привело тяжелое и смутное чувство. Непреодолимое желание выяснить все до конца ранило ее душу. Острое желание докопаться до истины сыграло с ней злую шутку — она стала сомневаться во всем.
Кто сказал, что вещи, которые видны невооруженным взглядом, очевидны? Кто сказал, что реальность одна? И почему, столкнувшись с чем-то необъяснимым, с другой реальностью, человеку свойственно испытывать панический ужас и ненависть, а не желание объяснить для себя все и понять?