Лук на подоконнике и верба под столом

ЭЛЕКТРИЧЕСТВО

Дачное электричество – двуликий Янус, то открывавший небесные врата, то закрывавший их на ночь. Заполучить его было так же нереально, как укротить молнию. До того, как удавалось заманить на вновь освоенные участки электрика, энтузиасты дачного отдыха вынуждены были готовить на кострах. То есть прямо, как в походе, разводить огонь, вешать котелок и кипятить в нём всё – от супа до чая. В доме вечером, понятное дело, зажигали свечи, что, конечно, придавало жилищу мерцающий латуровский шарм, но напрочь лишало жильцов всех привычных радостей: телевизора, чтения, вязания и музыкального сопровождения. Максимум, что можно было себе позволить, – игру в дурака и радиоприёмник на батарейках. Отапливать помещение соответственно приходилось спасительной железной буржуйкой, около которой сушилась и одежда. Обогреватели всех мастей еще не пришли в этот мир. Обладатели каменных печек блаженствовали, но эта роскошь была лишь на старых дачах и в деревенских домах, купленных под дачу.

Когда же Прометей приносил наконец свет дачникам, они благословляли его. Освещение дарило не только уют, но и элементарный комфорт. В дачный обиход вместе со светом сразу включался огромный арсенал спасительных средств: электрическая плитка, обогреватель «Ветерок», телевизор и Его Величество холодильник. Однако внедрение в сеть такого количества приборов несло страшную засаду – от сверхнагрузки выбивало пробки. Помимо частных неполадок – раз, а то и два в неделю – случались и сбои в общей подаче тока. Дачные подстанции часто не выдерживали такого количества присосавшихся и вырубались. К чему тоже надо было привыкнуть и быть всегда наготове. Добавляли неприятностей и грозы.

Основной урон наносился прежде всего самым чувствительным приборам: плитке и холодильнику. Поскольку электричество пропадало порой на несколько суток, то приходилось опять возвращаться к первобытному кострищу. Поэтому котелки, сухие дрова, пачки газет для розжига и спички никогда не убирали далеко. Коробки со спичками хранили в специальных местах в сухости, тщательно завёрнутыми в целлофан.

Одичав на тушёнке и крупах, отдыхающие дачники на радостях набивали холодильники всевозможными, хоть и скудными, но запасами. Учитывая, что на местности купить можно было только два кирпича – каменной соли и чёрного хлеба, – и то, если повезёт, всё пёрли на себе из Москвы. В морозилку совались пельмени, фарши, грудинки для супа, курочка и иногда рыба в лице трески или минтая. А брюхо холодильника фаршировали молоком, кефиром, сметаной, маслом, майонезом, творогом, яйцами, кастрюлей с супом и сосисками-сардельками на все случаи жизни. Поэтому, когда случалась беда с подачей энергии, разражалась практически катастрофа. Всё содержимое превращалось в скоропортящееся и подлежало немедленному съедению, варению, жарению. Особенно учитывая хоть и среднерусское, но всё-таки лето.

Однажды света не было трое суток, и потерь было не избежать. Повезло моему мужу, милостиво отпустившему меня в столицу и оставшемуся с дочкой на хозяйстве. Прижатый к стенке взбесившимися обстоятельствами и взбешённый сам, Серёжа вынужден был проявить смекалку Робинзона. Завернув продукты из морозилки в газеты, он выкопал что-то вроде погреба под строительным вагончиком и заложил свертки туда. Холодная земля и северная сторона спасли продукты и не посрамили честь мужа.

МЫТЬЁ ПОСУДЫ

Это искусство воскрешает в душе всех литературных изгоев: отверженных Гюго, диккенсовских нищих, некрасовских страдальцев, а перед взором пёстрой лентой проходят образы всех посудомоек и прачек – от Шардена до Дега. Нужно обладать развитой способностью абстрагироваться от всего вокруг, чтобы каждодневно исполнять эту рутинную дачную повинность, будь она неладна. Есть, конечно, ещё более впечатляющее по силе действо – золотарское, но это уже почти чистилище. Тут степень смирения достигает неслыханных глубин. Вопрос лишь в том, почему человеческие существа добровольно подвергают себя подобным испытаниям и называют это отдыхом. Ответ для меня остаётся открытым.

Начинается это всепоглощающее действие с наливания горячей воды в миску или кастрюлю, куда сложена грязная посуда. Берётся Её Величество тряпка, и ей протираются замоченные предметы с применением соды ли, горчицы ли, хозяйственного мыла ли в качестве жирорастворителей. Средств типа «Фейри» и прочих облегчающих нашу участь моющих жидкостей ещё не выпускали. Потом очищенные тушки посуды помещались в таз с чистой холодной водой, где ополаскивались после первоначальной обработки. У везунчиков – таких как мы – были краны с проточной водой, – что, несомненно, скрашивало экзекуцию.

Тряпку стирали из раза в раз и вешали на просушку. Только когда от неё оставалось полуистлевшее рваньё, её, оплакивая, отправляли на покой. Загадка упорного продления жизни тряпки и абсолютная её фетишизация советскими домохозяйками заслуживают отдельного исследования. При здравом рассуждении понимаешь, что использованную тряпку можно было тут же выкинуть в помойку, а не ублажать её банными процедурами. А вместо нее оторвать новую от старого пододеяльника, ночной рубашки, детских колготок, от застиранного полотенца, наконец. Ан нет! Священную плоть тряпки каждый раз бальзамировали мылом и хранили, бывало, весь сезон.

Завершающим аккордом всей процедуры служил вынос ведра из-под раковины, в которое стекала грязная вода. Потому что отводные шланги и подобие канализации появились позже и только у немногих продвинутых дачников. Неприспособленцы, такие как мы, вынуждены были тщательнейшим образом бдеть, чтобы ведро, не дай бог, не переполнилось. С опытом уже по звуку падающей вниз воды можно было определить степень его наполненности и вовремя выплеснуть его содержимое в компостную кучу, предотвратив потоп. Это было тонкое искусство: уловить нужный момент, чтобы не бежать выливать ведро, пока оно заполнено на две трети, к примеру, но и не упустить роковой черты переполнения. Тогда – капец! Из-под тумбочки с ведром – всегда вдруг и неожиданно – начинала извергаться на пол жирная переливающаяся жижа, расползающаяся наподобие нефтяного пятна. Собирать её половой тряпкой было особенно приятно, если учесть, что резиновые перчатки в те годы были редкостью в хозяйственных магазинах, а о существовании одноразовых тряпокок никто даже не догадывался.

ДАЧНЫЙ АНТУРАЖ

Будучи страстным поклонником старых вещей, сохранивших, несмотря на возраст, достоинство и честь, я всегда с трепетом и придыханием навещаю дачи. Дачи заслуженные, настоящие, а не, спаси боже, новомодные коттеджные посёлки. Каждая из них имеет не просто индивидуальность, а является одновременно семейным и краеведческим музеем, домом моды и антикварным пристанищем.

Опять же, из-за вынужденной нищеты советских людей синдром выживания не позволял им швыряться вещами. Все свои ставшие ненужными пожитки они тащили на дачи, а не на помойку. И это прекрасно! Предметы накапливались на даче слоями, как в блинном пироге, и каждый слой представлял целую эпоху. В разрезе можно было отыскать материальные свидетельства жизни разных поколений, и главное, свои собственные вещи из прошлых жизней. Разгребать дачные закрома было всё равно что читать дневник, только осязаемый.

Обладателями старых просторных дач были немногие избранные. Основной контингент дачников проживал в небольших домиках, куда важно было рационально поместить всё нужное и по возможности визуально расширить пространство. О необходимом было кому позаботиться, я же прежде всего тащила на дачу старые зеркала, книги и журналы, графику друзей-художников и вазы для цветов. Иначе какая же это дача без чтива и прелестной дребедени! Благодаря этому наша дача хранит истинные сокровища – в их числе полные подборки культовых в 90-е журналов «Ом» и «Птюч», например. Не говоря уже о стандартном интеллигентском наборе типа «Нового мира» и «Иностранки».

И ещё, конечно, свет. Всевозможных лампочек и торшеров должно быть не просто вдоволь, но даже чуть с перебором. Чтобы тёплый камерный свет освещал каждый тайный уголок и отражался в зеркалах, умножая реальности на любой вкус. И чтобы вечером в загородной мгле можно было идти по дорожке от калитки к дому и сквозь деревья видеть светящийся маяком дом-остров. Обитаемый и манкий.

Наибольшую ценность для меня лично представляет сосланная на дачу одежда. Несть числа причинам, по которым её изгнали из городского рая. Но здесь, на пленэре, вдруг пригождаются все отвергнутые вещи. Стили смешиваются, и ты уже не узнаёшь саму себя, шагающую по полю в лес в папиной фланелевой рубашке в клетку, в маминой лыжной куртке из фильмов про Шурика и в надоевших когда-то резиновых сапогах с розовой байкой внутри, привезённых в 80-е аж из Питера с толкучки на Сенной. Майка, в которой ты помнишь сестру подростком, мамин индийский ситцевый костюм, добытый когда-то в боях и подаренный ей на день рождения, кепка отца, в которой он щеголял в 50-е, изрезанные узорами штаны дочки, хранящиеся в качестве артефакта, доводят память до ностальгической черты. И тут лучше остановиться, потому что это только игра. Дачный экспромт, не более. Погружение чревато.