Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
9. Она просила тебя не считать ее менее рассудительной, чем Александр: когда один строитель обещал Александру совершенно изменить внешний вид горы Афон и придать ей облик Александра, так что вся гора явит собою изображение царя, держащего в руках два города, то Александр отверг это чудовищное предложение, счел его непомерною дерзостью и запретил этому человеку создавать неправдоподобно огромные кумиры; Афон же велел оставить на месте и не принижать огромную гору до сходства с малым человеческим телом. Женщина хвалила возвышенную душу Александра и говорила, что превыше Афона воздвиг он себе памятник в умах тех, кто никогда его не забудет: свойства немелкого ума позволили ему презрительно отнестись к выражению столь чудовищного вида почести невероятной.
10. Женщина одобряет твое произведение и остроумие твоих образов, но не находит в них сходства с собою: ибо она недостойна, хотя бы отдаленно, таких сравнений, как недостойна их вообще ни одна смертная женщина. Таким образом,
11. "Слышала я, — сказала она, — от многих, а правда ли это, о том лучше знать вам, мужчинам, будто не разрешается победителям на олимпийских играх ставить изваяния выше их действительного роста. Элланодики должны следить за тем, чтобы ни одно из этих изображений не превысило истинных размеров тела. Проверка изваяний совершается даже с большею тщательностью, чем отбор самих атлетов при допущении их к состязанию. Смотри же, — добавила она, — как бы не обвинили нас во лжи относительно размера и элланодики вслед за тем не сбросили наземь наше изваяние".
12. Вот чту она говорила. Итак, подумай, Ликин, как переделать книжку, убрать все такие места, и не впадать в соблазн в делах божественных. Право, она очень была смущена всем этим, дрожь пробегала по ней во время чтения, и она молила богинь быть к ней милостивыми, и вполне простительно, если она испытала такое, чисто женское, чувство. Говоря правду, и во мне возникло какое-то сходное решение. Когда я первый раз слушал тебя, я не разглядел в написанном никаких промахов, но теперь, когда эта женщина их отметила, я и сам начинаю думать то же самое. Случилось нечто похожее на то, что случается с теми, кто предается внимательному рассматриванию: когда мы смотрим на что-либо очень близкое, находящееся перед самыми нашими глазами, мы ничего не можем различить как следует; если же отойдем и взглянем с соответствующего расстояния, все выступает с полной ясностью: что — хорошо и что — не так.
13. Итак, смертную женщину сравнить с Афродитой или Герой — разве это не значит прямо в лицо унижать богинь? Ибо в подобных случаях не столько малое делается большим под влиянием сравнения, сколько большее умаляется низведением к менее значительному. Представим себе, что два человека идут рядом: один — высокий, другой — приземистый; если им захочется сравняться друг с другом так, чтобы ни один не превосходил ростом другого, это осуществится не тем путем, что маленький сверх возможного вытянется в высоту, хотя бы он изо всех сил старался, поднимаясь на кончики пальцев. Нет, если оба захотят казаться одного роста, то другой, более высокий, должен пригнуться и станет казаться ниже. Совершенно так же и в подобного рода сравнениях: не столько человек вырастает, если кто-нибудь уподобит его богу, сколько божественное начало с неизбежностью уменьшается, принижаемое до несовершенного. И если, вдобавок, кто-нибудь по недостатку земных сравнений к небесным направляет свое слово, то такого человека, пожалуй, будет труднее заподозрить в недостатке благочестия. Но ты, имевший столько образцов земной женской красоты, дерзнул сравнить эту женщину с Афродитой и Герой без всякой к тому необходимости.
14. Итак, Ликин, устрани эти вызывающие неудовольствие преувеличения. Да они и не в твоем духе, так как в других случаях ты как раз совсем не обнаруживаешь легкомысленной готовности к чрезмерным похвалам; ныне же, не знаю почему, ты совершенно переменился и, доселе скупой на похвалы, вдруг оказался расточительным, раздающим их больше, чем надо. И пусть не смущает тебя то, что ты будешь перерабатывать сочинение, уже ставшее известным читателю, потому что даже Фидий, как говорят, поступил подобным же образом, закончив для элейцев своего Зевса: он стал за дверью, когда в первый раз, распахнув ее, показывал зрителям свое произведение и прислушивался к словам порицавших и возносивших ему похвалы. Один порицал нос, как слишком толстый, другой находил чересчур длинным лицо, третий — еще что-нибудь иное. Затем, когда зрители разошлись, Фидий, снова запершись, исправил и привел в порядок изваяние в соответствии с мнением большинства, так как считал, что совет, поданный столькими людьми, — дело немалое и что многие всегда и неизбежно видят больше, чем один человек, даже если он — Фидий. Вот то, что она поручила передать тебе и что я сам советую тебе сделать как друг твой и благожелатель.
15. Ликин. Полистрат! Я и не знал, что ты так красноречив! Ты произнес такую длинную речь и столько выставил обвинений против моего сочинения, что у меня и надежды уж никакой не остается на оправдание. А впрочем, не по правилам суда поступили в этом случае вы оба, а ты в особенности, вынеся приговор моей книжке заочно: так как на суде не присутствовал защитник ее. Чрезвычайно легко, полагаю я, одержать верх, когда, по пословице, "с самим собой бежишь взапуски". Ничего поэтому
нет удивительного в том, что и мы оказались побежденными: ведь мы не располагали ни водяными часами, ни словом для защиты. Но наиболее странным во всем этом является то обстоятельство, что вы были одновременно и обвинителями, и судьями… Итак, чего же ты хочешь от меня? Чтобы я удовлетворился вашим решением и сохранил спокойствие? Или, следуя певцу из Гимеры, сочинил какую-нибудь песнь отреченья? Или, наконец, вы предоставите мне право возражать, обжаловав ваше решение?Полистрат. Предоставим, свидетель Зевс, если ты можешь привести какие-нибудь справедливые доводы. Будь уверен: не перед противниками, как ты утверждаешь, а перед друзьями выступишь ты со своею защитой. Что же касается меня, то я готов помочь тебе восстановить истину.
16. Ликин. Огорчает меня только то, Полистрат, что я буду говорить не в присутствии этой женщины: так было бы гораздо лучше. Теперь же я вынужден просить другого сообщить ей мою защитительную речь. Впрочем, если ты так же хорошо передашь ей мои слова, как передал мне ее решение, — я отважусь на эту ставку.
Полистрат. Смелее, Ликин! Смелей, потому что ты найдешь во мне неплохого исполнителя в качестве защитника. Но постарайся сказать покороче, чтобы мне лучше все запомнилось.
Ликин. Конечно, я должен был бы высказать многое против столь тяжелого обвинения. Но, тем не менее, ради тебя я сокращу оправдательное слово. Итак, передай ей от меня следующее.
Полистрат. Постой, Ликин! Говори так, как будто бы она сама здесь присутствовала, а я потом воспроизведу тебя перед нею.
Ликин. Пусть так, если ты того хочешь, Полистрат. Итак, она — здесь и высказала все то, что ты мне сообщил от ее имени. Теперь моя очередь начать свое слово. Однако тебе я не постесняюсь рассказать, что со мной происходит; ты представить себе не можешь, в какой мере сделал ты для меня мою задачу более страшной. Ты сам видишь: пот уже покрывает меня, я трепещу, я, кажется, собственными глазами вижу ее перед собой, и моя задача повергает меня в великое смущение. И все же — я начинаю. Ибо невозможно отступать, раз она присутствует.
Полистрат. И, великий Зевс, сколько милости отображается на лице ее! Посмотри, как оно светло и ласково. Будь же смелее и начинай свое слово.
17. Ликин. Ты говоришь, благороднейшая из женщин, что я воздал тебе великие и превышающие меру похвалы. Но я не знаю, какая из них может сравняться с тем словом, которое ты сама только что произнесла в свою честь, превыше всего поставив почтенье к богам. Это, пожалуй, больше всего, сказанного мною о тебе, и да простится мне, если я не изобразил тебя и с этой еще стороны: я доселе не знал ее и потому упустил из виду. Иначе прежде всех других я изобразил бы именно эту сторону. Таким образом, полагаю, что я не только не превысил в моих похвалах надлежащую меру, но сказал даже гораздо меньше того, что ты заслужила. Посмотри сама, как значительна черта, мною опущенная, насколько всех важнее она для обрисовки нрава доброго и ума неискаженного: ибо тот, кто не мимоходом только чтит богов, тот и в отношениях к людям будет стоять выше всех. Поэтому, если мне следует совершенно перестроить свое сочинение, исправив данное мною изображение, то я не решусь, пожалуй, ничего в нем убавить, а, напротив, присоединю к нему и то, о чем сейчас говорил, чтобы вся работа получила тем самым некое возглавление и завершение. Более того: я должен даже принести тебе чрезвычайную мою благодарность. В самом деле: когда я сложил похвалу умеренности твоего нрава и тому, что высокое положение отнюдь не заставило тебя воспарить и преисполниться гордости, ты столь тяжелые выставила против моих речей обвинения и тем самым подтвердила справедливость заключенной в них похвалы: кто не старается использовать славословия, но смущается их и заявляет, что похвалы для него чрезмерны, тот обнаруживает этим умеренность и скромность своих мыслей. И чем больше ты проявляешь такое расположение духа, тем с большей очевидностью выступает, что не похвал, а сверхпохвал заслуживаешь ты. И, пожалуй, все происшедшее приобретает для тебя как раз обратный смысл, по известному изречению Диогена, который на чей-то вопрос: "Как человеку прославиться?" — ответил: "Пренебрегши славой". Вот так-то и я, если бы спросили меня: "Кто всех больше заслуживает похвалы?" — мог бы ответить: "Тот, кто не хочет, чтобы его хвалили".
18. Но все это отступления, не идущие прямо к делу. Оправдаться же мне надлежит, собственно говоря, в том, что, создавая твой облик, я сравнил его с богинею Книда и Афинских садов, и с Герой, и с Афиной: это ты признала нарушающей меру, "не по ноге". Итак, я выскажусь по самой сути дела. Не сегодня ведь сказано, что не должны давать отчета поэты и художники; а тем более, думаю я, слагатели похвальных слов, хотя бы, подобно мне, по земле ступали они, а не парили на крыльях размеренной речи; ведь похвалы есть нечто свободное, и нет законом положенной меры, быть ли ей выше или ниже, но об одном только думает похвала: как показать, что этот человек достоин зависти и сверхизумления. Однако я не пойду этим путем, чтобы и тебе не показалось, будто по скудости средств поступаю я таким образом.