Лукреция с Воробьевых гор

Игорь часто давал мне понять, что я работаю в основном на злобу дня, тогда как он сам, человек творческий, пишет на потребу вечности.

Дневник — это, в общем, творческий акт.

Итак, дневник.

Сперва следовало решить, вести ли его тайно или все-таки сообщить о своем намерении Игорю, чтобы он знал, что отныне наша жизнь находится под контролем моего творческого мировидения. В этом случае мой муж, размышляла я, поневоле заставит себя как-то подтянуться, хотя бы только затем, чтобы не выглядеть смешным в моих записках.

Но на самом деле я вовсе не из этих соображений решила сказать Игорю о дневнике: просто я так глупо устроена, что вечно выбалтываю ему свои тайны, стоит им только завестись.

Словом, улучив благоприятный момент — Игорь в этот день находился в исключительно благодушном настроении, — я подступила к нему со своим признанием:

— Игорь, я решила вести дневник.

— Кого вести? — не расслышал Игорь.

— Дневник.

— И куда же ты его поведешь? — иронически справился он.

Подобными филологическими шуточками он умел поставить меня в тупик. Надо было отвечать, и по возможности остроумно, чтобы Игорю было интересно продолжить со мною разговор.

— Я буду его вести… в будущее, — как прилежная ученица попыталась сострить я и сразу же получила по носу:

— Какое там будущее! Будущее может окончиться завтра!

И тут Игорь уселся на своего любимого конька, заговорив на тему Страшного суда, который не за дверями.

— И все же, пока Страшный суд не грянул, буду вести дневник, — произнесла я достаточно твердо.

Игорь в сердечном сокрушении всплеснул руками:

— Милая! Я все ждал, проступят ли в тебе черты уездной барышни… И вот — дождался!

— Пушкин вел дневник, — возразила я. — И Гоголь…

— А также герои Гоголя, — находчиво подхватил Игорь, — и плод трудов одного из них получил название «Записки сумасшедшего»!

— А «Дневник» Достоевского! — не столько надеясь убедить Игоря в своей правоте, сколько понимая, что ему необходима эта дискуссия, возразила я.

— А дневник жены Достоевского! — ядовито заметил Игорь. — «Федя нынче проснулся с флюсом…», «Я починила все его панталоны…». Могу еще процитировать кое-что…

— Не надо, — отказалась я. — От писателя ничего не убыло из-за рассказов его жены, даже наоборот, все это очень тепло, человечно…

— Мария ты моя Башкирцева…

Игорь балагурил, но я слышала в его голосе нотки сомнения и даже страха: он знал, что у меня довольно меткое перо и достаточно острая наблюдательность, и, наверное, боялся взгляда не с берега любви, а из тиши препараторского кабинета, в котором все чувства отступают при трезвом поблескивании скальпеля и начинается исследование жизни как таковой.

И я решила, что буду писать без особенных художественных претензий, не слишком заботясь о языке и стиле, писать просто и аккуратно, по возможности стараясь точно воспроизвести событие за событием, факт за фактом, не давая ему никакой личной оценки.

Бумага, как сеть, пропустит всю влагу чувств сквозь свои незаметные невооруженным глазом ячейки, а то, что останется на ней — о, это будет богатый улов!..

Так думала я, принимаясь за свой дневник.

Теперь, по прошествии некоторого времени, я вспоминаю свои мечты о «богатом улове» с горькой улыбкой…

…Я выловила из реки жизни все то, что обычно достают неопытные рыбаки — а может, вода была отравленной? — консервные банки, изношенные башмаки, целлулоидного пупса, велосипедное колесо и так далее и тому подобное…

А вот куда ушла рыба? Куда ушло все высокое, прекрасное, подлинное, что было — ведь было же — в наших отношениях?..

Вот один из первых запротоколированных мною эпизодов нашей жизни.

Я попросила Игоря принести из магазина, что в двух шагах от нашего дома, картошку.

Игорь не сказал «нет».

Игорь не сказал «да».

Игорь произнес величественное мужское слово: «Сейчас».

Он произнес его, не шелохнувшись на своем диване, не отрывая взгляда от статьи Григория Померанца^[6] в новой «Литературке».

Многие женщины знают, что скрыто в слове «сейчас», рассеянно брошенном мужчиной, их в дрожь бросает от этого «сейчас», иные от него бьются в истерике, иные бросаются на мужей с кулаками, потому что знают — «сейчас» может растянуться на часы, дни, месяцы.

Но мне истерика не грозила.

Я решила терпеливо записывать, сколько раз на мою просьбу (кстати, сама я картошку почти не ем, в основном ее употребляет Игорь — в жареном виде) мой муж ответит «сейчас». Причем я не стала повышать голоса, чтобы заставить его сойти с дивана, а только, как попугай или кукушка в часах, время от времени повторяла просьбу.

На третий день Игорь, опять обнаружив в своей тарелке в качестве гарнира к бифштексу зеленый горошек, поинтересовался:

— А картошечки нету?

— А картошечки нету, — отрезала я.

— Неужели так трудно принести из магазина пару килограмм картошки? — с упреком произнес Игорь.

— Вместе с мясом, макаронами, майонезом, луком, хлебом это будет уже не пара килограмм, — кротко объяснила я Игорю, — я таскаю все это, но картошка — это уж, извини, твое…

— Неужели мне надо специально одеваться и выходить в магазин?

— Нет, — сказала я. — Это вовсе не обязательно. Кушай, милый, горошек…

Игорь с горестным выражением лица стал есть гарнир.

И на четвертый день он тоже увидел в тарелке горошек.

Дискуссия продолжилась.

— Послушай, — сказал он мне, — банка горошка весит столько же, сколько полкило картошки… Не лучше бы было тебе…

— Нет, не лучше, — ласково отозвалась я. — Горошек продают в ларьке возле дома, а за картошкой пилить в овощной…

Еще неделю мой муж мужественно жевал горошек, а на восьмой день, после того как я подала ему на обед то же самое, молча вскочил из-за стола, с шумом отвязал от вешалки тележку на колесах и загромыхал с нею к лифту.