Луна и шестипенсовик

Гнев боролся в ней с отчаянием.

– Скажите ему, что его семья плачет о нем. Все здесь осталось без изменения и все стало иным. Я не могу жить без него. Я скорее покончу с собой. Напомните ему о прошлом, обо всем, что мы пережили вместе. Что я скажу детям, когда они спросят о нем? Его комната в том же виде, в каком он оставил ее. Она ждет его. Мы все ждем его.

Затем я получил от нее подробные указания, что я должен сказать ему. Она заранее обдумала даже ответы на возможные с его стороны возражения.

– Вы сделаете для меня все, что сможете, правда? – умоляюще сказала она. – Расскажите ему, в каком я состоянии.

Она, очевидно, желала, чтобы я возбудил его жалость всеми способами, какие были в моих силах. Слезы ручьем лились из ее глаз. Я был чрезвычайно растроган, негодовал на холодную жестокость Стриклэнда и обещал сделать со своей стороны: все, чтобы привезти его назад. Я согласился выехать в Париж на другой же день и прожить там до тех пор, пока не добьюсь чего-нибудь. Затем я распростился с ней, так как было уже поздно и мы оба изнемогали от пережитых волнений.

Глава XI

Во время путешествия я размышлял о взятом на себя поручении со страхом и сомнениями. Теперь, когда я не видел страдающей миссис Стриклэнд, я мог спокойнее обдумать положение и был смущен противоречиями в ее поведении. Она была очень несчастна, но, чтобы возбудить мое сочувствие, она искусно показала свое горе. Очевидно, она заранее приготовилась заплакать, так как запаслась достаточным количеством носовых платков. Я восхищался ее предусмотрительностью, но теперь, ретроспективно, слезы меньше трогали меня. Я не мог решить, почему она желала возвращения мужа: потому ли, что любила его, или потому, что боялась злых языков. Меня тревожило подозрение, что тоска отвергнутой любви смешивалась в ее разбитом сердце с досадой, низменной по моему юношескому мнению, – досадой уязвленного тщеславия. Я тогда еще не научился понимать противоречий человеческой натуры. Я не знал, сколько позерства может быть в искреннем человеке, сколько низости в благородном и сколько доброты в отверженном.

Все же моя поездка походила на приключение, и настроение у меня при приближении к Парижу постепенно поднималось. Я видел себя в центре драмы, и мне нравилась роль верного друга, приводящего назад блудного мужа к его всепрощающей жене. Я решил повидаться со Стриклэндом на другой день вечером, так как понимал, что время для визита нужно выбрать поделикатнее. Обращение к чувствам едва ли может быть успешным до завтрака. В то время я постоянно думал о любви, но не мог себе представить супружеского счастья иначе, как после чая.

Я навел справки в моем отеле о гостинице, где жил Чарльз Стриклэнд. Она называлась «Отель де Бельж». К моему удивлению наш швейцар никогда не слыхал о таком отеле. По словам миссис Стриклэнд, это был большой роскошный отель где-то около улицы Риволи. Мы посмотрели указатель. Единственный отель под таким именем находился на улице де Муан, в квартале не только не аристократическом, но даже не совсем приличном. Я покачал головой.

– Наверное, не то, – сказал я.

Швейцар пожал плечами. Другого «Отель де Бельж» в Париже не было. Мне пришло в голову, что Стриклэнд скрыл свой настоящий адрес. Может быть, он подшутил над своим компаньоном? Не знаю почему, но мне показалось, что это соответствовало бы наклонностям Стриклэнда к юмору – заманить раздраженного биржевого маклера в Париж для дурацких поисков неприличного дома на сомнительной улице. Но все же я решил, что самое лучшее – пойти и посмотреть. На следующий день, около 6 часов вечера, я нанял извозчика на улицу де Муан. На углу я отпустил его и пошел пешком, чтобы взглянуть на отель снаружи, прежде чем войти. По обеим сторонам улицы тянулись маленькие лавчонки, обслуживающие бедноту; на левой стороне находился «Отель де Бельж». Отель, где я остановился, был достаточно скромен, но он был великолепен по сравнению с этим. Высокое обветшалое здание, очевидно, много лет не крашеное, было так забрызгано грязью, что облезшие дома рядом с ним казались чистыми и нарядными. Грязные окна отеля были наглухо закрыты. Нет, не здесь жил Чарльз Стриклэнд в преступной роскоши с неизвестной очаровательницей, ради которой он забыл честь и долг. Я был раздражен, чувствуя, что попал в глупое положение, и готов был уйти без всяких справок. Однако я вошел в отель только за тем, чтобы сказать миссис Стриклэнд, что я исполнил поручение до конца.

Вход в отель был рядом с лавчонкой. Дверь была раскрыта настежь, и на стене виднелась надпись: «Контора во втором этаже». Я поднялся по узкой лестнице и на первой площадке заметил что-то вроде стеклянной будки, где находилась конторка и два стула. Снаружи стояла скамья, на которой, вероятно, ночной коридорный проводил беспокойные ночи. Нигде ни души, но под электрическим звонком было написано: «Garcon». Я позвонил, и скоро появился лакей: молодой малый с бегающими глазами и мрачным лицом. Он был в туфлях и в жилете. Не знаю почему, я задал вопрос самым небрежным тоном:

– Мистер Стриклэнд случайно не живет здесь?

– Номер тридцать второй. Шестой этаж.

Я был так удивлен, что на минуту замолчал.

– Он дома?

Лакей взглянул на доску в конторе.

– Ключа но оставлял. Поднимитесь, посмотрите.

Я счел возможным задать еще один вопрос.

– А мадам дома?

– Мосье один.

Лакей посмотрел на меня подозрительно, когда я стал взбираться наверх. Было темно и душно. Пахло плесенью и чем-то кислым. На третьей площадке женщина в халате с растрепанными волосами открыла дверь и молча смотрела на меня, пока я проходил мимо нее. Наконец я добрался до шестого этажа и постучал в дверь № 32. Послышались шаги, и дверь полуоткрылась. Передо мной стоял Чарльз Стриклэнд. Он не произнес ни слова и, видимо, не узнал меня. Я назвал себя и старался держаться развязно.

– Вы не помните меня? Я имел удовольствие обедать у вас в июле.

– Войдите, – весело сказал он. – Весьма рад все видеть. Берите стул.

Я вошел. Очень маленькая комната была заставлена мебелью в стиле, который известен у французов под именем «Луи-Филипп». Большая деревянная кровать, покрытая стеганым красным пуховым одеялом, большой гардероб, круглый стол, очень маленький умывальник и два мягких стула, обитых красным репсом. Все было грязно и ветхо. Не было никаких следов той грешной роскоши, которую так уверенно описал полковник Мак-Эндрью. Стриклэнд сбросил на пол платье, лежавшее на одном из стульев, и я сел.

– Чем могу служить? – спросил он.

В этой маленькой комнатке он показался еще больше, чем при первом свидании. На нем был старый пиджак. Он не брился уже несколько дней. Когда я видел его в первый раз, он был одет довольно щеголевато, но весь был каким-то неловким и натянутым. Теперь же, неопрятный, непричесанный, он, видимо, чувствовал себя превосходно. Меня охватило сомнение, как он отнесется к приготовленной мною фразе.

– Я приехал поговорить с вами от имени вашей жены.

– Я только что хотел пойти выпить перед обедом. Пойдемте-ка вместе. Вы любите абсент?

– Могу выпить.

– Ну, значит, идем.

Он надел кепку, очень нуждавшуюся в щетке.

– Мы можем вместе пообедать. Ведь вы должны мне один обед. Верно?

– Конечно. Вы один?

Я похвалил себя, что очень ловко и естественно вставил этот важный вопрос.

– О, да. Последние три дня я не говорил ни с одной живой душой. Мой французский язык не очень блестящ.

Я с удивлением спрашивал себя, идя впереди него по лестнице, что же случилось с миленькой леди, служившей раньше в кафе? Поссорились ли они, или его любовь уже испарилась? Вряд ли это могло случиться, если он в течение года готовился к своему отчаянному поступку. Мы дошли до Авеню де Клиши и уселись за столиком на тротуаре у одного большого кафе.

Глава XII

Авеню де Клиши была переполнена в этот час, и пылкое воображение могло в этих прохожих увидеть героев многих подозрительных романов. Здесь были конторщики и продавцы из магазинов; старики, которые, казалось, только что сошли со страниц Оноре Бальзака, мужчины и женщины, занимавшиеся профессиями, живущими за счет слабостей человечества. Шумная уличная жизнь бедных кварталов Парижа возбуждает кровь и приготовляет человека к неожиданному.

– Вы хорошо знаете Париж? – спросил я.