Луна и солнце
Шрифт:
Брат схватил ее за плечи, уставившись на нее безумным взором: волосы у него растрепались, ряса расстегнулась. На груди у него висела массивная медаль, запутавшись в цепочке распятия.
— Ив?
— Эта связь тебя погубит! — вскричал он.
— Какая связь?
— Он околдовал тебя?
— Кто? О чем ты? Ты же не веришь в колдовство.
— Этот коварный атеист…
— Граф Люсьен лишь вразумлял, наставлял и просвещал меня. Как ты можешь обвинять его в таких мерзостях?!
— Он развращает женщин…
— Я не видела от него ничего, кроме
— …и обольстит тебя, если уже не обольстил!
— …и люблю его. Если он предложит мне стать его любовницей, я немедля соглашусь!
— Ты такая же распутница, как наша мать!
— Да как ты смеешь?! — воскликнула Мари-Жозеф. — Наша мать? Ты лишился рассудка?
— А ты лишилась добродетели? Наверняка как наша мать: король соблазнил ее и зачал и меня, и тебя…
— Ив, ты просто смешон.
Он перестал бредить, и в его глазах забрезжила надежда. Если бы не его замешательство и растерянность, Мари-Жозеф подняла бы его на смех.
— До моего рождения мама и папа прожили на Мартинике два года! Неужели король мог тайно пересечь Атлантику и неузнанным проникнуть в Фор-де-Франс?
— Но я-то родился во Франции.
— Это правда, — сказала Мари-Жозеф.
— Король признал меня.
Ив не выдержал и разрыдался.
— Он открыл позорную тайну моего рождения всему миру, его святейшеству, всем. А мадам Люцифер уверяла, будто ты наложница Кретьена, и внебрачная дочь короля, и… и…
— И?.. Ну скажи, скажи!
— И его любовница.
— Граф Люсьен неизменно относился ко мне с уважением. Его величество ни разу не оскорбил меня ни вольным словом, ни непристойным жестом. — Она порывисто обняла Ива, исполнившись сострадания. — Брат, дорогой мой, я все поняла теперь… Как же мне тебя жалко!
Она с трудом удерживалась от смеха. «Так вот почему придворные дамы поднялись с мест, завидев меня, — подумала она, — вот почему мадемуазель д’Арманьяк, подражая мне, стала носить в прическе павлиньи перья!»
Мари-Жозеф погладила Ива по волосам, стараясь утешить:
— Да у меня ведь и времени не было стать чьей-нибудь любовницей.
В глубине сада звучала русалочья песнь одиночества и отчаяния.
— Мне пора! — заторопилась Мари-Жозеф. — Шерзад зовет меня. Возвращайся, прими похвалы его величества.
Неожиданно послышался стук колес: к ним подъезжала какая-то повозка.
— Я пойду с тобой, — объявил Ив. — Я должен ее соборовать…
— Зачем ей это! — взорвалась Мари-Жозеф, решив во что бы то ни стало отослать его от греха подальше, спасти. — Она не христианка и не нуждается…
Мимо оранжереи прогрохотала повозка, на козлах ее сидел граф Люсьен: в римских доспехах, в шляпе с плюмажем и в белых замшевых перчатках, он выглядел чрезвычайно нелепо.
— Граф Люсьен!
Мари-Жозеф бросилась вслед за повозкой.
— Тпру!
Лошади остановились.
— Есть известия о галеоне?
— Мари-Жозеф, неужели я
бы взгромоздился на эту дурацкую телегу, если бы получил благоприятные вести? — стал терпеливо объяснять Люсьен.Она вскарабкалась рядом с ним, неловко путаясь в пышных юбках. Ив схватил ее за руку:
— Ради всего святого, что ты делаешь?
— Ив, возвращайся к королю. Люсьен, скорее, пожалуйста!
— А ну, пошли! — крикнул Люсьен, и упряжные лошади ринулись с места.
— Я так вам благодарна, — сказала Мари-Жозеф. — Мы должны любым способом спасти жизнь Шерзад и душу его величества.
— Я — атеист, — заявил Люсьен, — спасение душ не входит в мою компетенцию.
Мари-Жозеф невольно рассмеялась.
— Люсьен, я люблю вас безгранично и беспредельно.
Держа вожжи одной рукой, Люсьен другой сжал ее пальцы.
Неожиданно повозка дрогнула. Вне себя от испуга, Мари-Жозеф обернулась. Это Ив бросился следом, на мгновение повис над дорогой, схватившись за борта, потом подтянулся на руках и упал на дно повозки.
— Немедленно возвращайся во дворец! — крикнула Мари-Жозеф.
— Если вернусь, — возразил Ив, — то никогда не смогу искупить свою вину перед Шерзад.
Почти достигнув зенита, на небе воцарилась полная луна. Мари-Жозеф пропела Шерзад: «Плыви в дальний конец Большого канала, мы спасем тебя от месье Бурсена, лишь бы он не увидел, как ты забираешься в повозку».
Шерзад откликнулась песней, исполненной надежды и радостного волнения. Стремительно рассекая водную гладь, она обогнала пустившихся галопом лошадей.
Месье Бурсен неминуемо появится на восточной оконечности канала в одну минуту первого. Возможно, он чуть-чуть подождет Мари-Жозеф: вдруг она придет и лично велит русалке сдаться на милость мясника. В две минуты первого он поднимет тревогу, созовет стражу и даст знать королю.
Мари-Жозеф оглянулась: на вершине холма сверкал и переливался огнями дворец.
На тропе показалась светящейся змейкой вереница факелов.
— Быстрей! — шепнула Мари-Жозеф.
Люсьен повернул лошадей на гравийную дорожку.
— Возьмите вожжи! — приказал он. — Мы с Ивом…
Русалка выбралась на берег на западной оконечности канала.
Неуклюже изгибаясь, она поспешно поползла к повозке. Упряжные лошади испугались, зафыркали и встали на дыбы. Повозка накренилась. Люсьен рывком поднялся на козлах, изо всех сил натянув вожжи, и уговаривал мощных тяжеловозов, пока те, нервные, блестящие от пота, наконец не замерли.
— Успокойте лошадей, — велела Мари-Жозеф, — а я попробую вразумить Шерзад. — Она соскочила с повозки и кинулась к морской женщине. — Шерзад, пожалуйста, тише, не кричи, мы тебе поможем!
Обезумев от страха, Шерзад принялась вырываться из рук Мари-Жозеф и Ива, попытавшихся было поднять ее, и стала извиваться, словно еще находилась в своей стихии, под водой. Она оцарапала Мари-Жозеф, оставив глубокий след от плеча до груди. Шерзад выскользнула у них из рук, обрушилась на землю, ахнула и застонала. Мари-Жозеф встала рядом с ней на колени: