Луна и солнце
Шрифт:
— Это король утратил Люсьена! — воскликнула Мари-Жозеф. — А Люсьен обрел меня.
Эпилог
В Париже, в самую темную и долгую ночь года, Ив де ла Круа шагал сквозь пронизывающий дождь со снегом и тьму к своему крошечному домику. Он сбросил тяжелый плащ, зажег свечу, открыл потайную дверь и вошел в библиотеку.
Достав из сумки свою последнюю находку, он развернул слой вощеного шелка.
Под шелковой тканью обнаружилась украшенная цветными иллюстрациями рукопись: на страницах ее русалки играли и резвились в лазурных волнах,
Пламя свечи мерцало на медали с изображением русалки и на рамках двух рисунков Мари-Жозеф: того, что запечатлел Шерзад, и другого, сохранившего облик мертвого водяного с нимбом из сусального золота и битого стекла.
Скелет водяного покоился в эбеновом реликварии, сплошь инкрустированном перламутром.
«Пока я должен защищать русалок, окутав их покровом тайны. Но это пока, не навсегда», — подумал Ив.
Бретонский корабль Люсьена скользил по светящимся волнам. Люсьен стоял на корме, созерцая сверкающий кильватер, расходящийся люминесцирующей стрелой.
Люсьен опасался возвращения морской болезни. Он пересек Атлантику, терзаемый качкой меньше, чем предполагал. Плавание в бурных водах Северной Франции измучило его, но спокойное море тропика Рака почти не причиняло ему страданий.
«А об ураганах стану беспокоиться, когда они на нас обрушатся, не раньше», — решил он.
Мари-Жозеф подошла к нему, села рядом с ним на палубу и прижала руку к его щеке. Он поцеловал ее ладонь.
«Я не могу раскаиваться в том, как поступил, — подумал он. — Я слишком горд, слишком высокомерен, чтобы сожалеть о своем удалении от двора, если его величество полагает, что найдет лучшего советника; впрочем, это невозможно. А потом, я не смогу прожить в Бретани на остатки своего состояния».
Он печалился об утрате положения и богатства, однако сохранил чувство собственного достоинства и ради него предпочел поступиться благами.
Возвращение домой в Бретань далось ему нелегко. Согласно приказу его величества, Люсьен, утратив титул, не мог больше рассчитывать на доходы от своих имений. Гордость не позволяла ему попросить о помощи отца. Все приданое Мари-Жозеф и большая часть жемчугов Халиды ушли на то, чтобы снарядить этот корабль и купить маленькую племенную ферму, где Жак холил и лелеял Заши, Зели и других арабских лошадей, а кот Геркулес не давал спуску мышам в стойлах.
Если возвращение в Бретань стоило Люсьену немало душевных сил, то отплытие его просто истерзало. Он извелся от беспокойства, гадая, достойно ли будет управлять его провинцией месье дю Мэн.
У Люсьена до сих пор случались приступы отчаяния, хотя все реже и реже.
«Интересно, — подумал он, — я все потерял, а испытываю ни с чем не сравнимую радость».
Он усмехнулся.
— Чему ты улыбаешься? — спросила Мари-Жозеф.
— Я полагал, что покончил с приключениями, — признался он. — Думал, что, завершив службу при дворе, удалюсь в свое имение Барантон и буду тихо там жить-поживать, пока мой племянник не достигнет совершеннолетия. Однако я здесь, на корабле, и преследую какую-то безумную цель. Впрочем, почему бы не поискать счастья вместе с соотечественниками, сохранившими мне верность? Почему бы не отправиться в открытое море сражаться с пиратами вместе с любимой женщиной?
Улыбнувшись, Мари-Жозеф
намотала на палец прядь его белокурых волос. Он отказался от париков, отрастил волосы и стал завязывать их белой лентой. Одежду он теперь носил не из атласа или бархата, а из тканей попроще, и единственным ее украшением отныне служила скромная отделка испанскими кружевами. И никогда больше не надевал синего.Мари-Жозеф хихикнула.
— Чему ты смеешься? — спросил Люсьен.
— Вот бы оказаться в Версале, хоть глазком взглянуть, как твой умилительный братец подвизается на придворном поприще!
Люсьен расхохотался. Мари-Жозеф дала его брату абсолютно точную и честную характеристику. Она относилась к его нелепому братцу не менее тепло, чем сам Люсьен, но придворного из Ги получиться не могло.
— Если Ги уж совершенно нестерпимо опозорится и совершенно досадит королю, он, пожалуй, передаст титул графа де Кретьена моему племяннику, как я и намеревался сделать с самого начала.
— Возможно, король поймет, что, удалив тебя от двора, поступил глупо… — воскликнула Мари-Жозеф.
— Ш-ш-ш, не забывай, ты говоришь о монархе!
— …и станет умолять тебя вернуться! Тогда ты уже не будешь принадлежать мне всецело, мне придется делить тебя с ним. А я эгоистка. Я ни с кем не готова тебя делить, я хочу присвоить тебя навсегда!
Люсьен улыбнулся и вновь принялся созерцать кильватер, струящийся как молоко в свете.
Но тут он схватился за леер и стал пристально вглядываться во мрак.
Из темноты показался корабль.
— Возможно, тебе придется делить меня с пиратами, — мрачно заключил Люсьен.
Зловещий корабль догонял их, заметно сокращая расстояние.
Бретонский корабль попытался было оторваться от преследователя, но состязаться с более крупным и быстроходным противником ему было явно не под силу. Корабль Люсьена не мог и скрыться во мраке, ведь в полнолуние море было видно как на ладони.
«Нам придется сражаться, — подумал Люсьен. — Если это англичане, они захватят нас в качестве военной добычи, если капер — просто захватит, не утруждая себя соображениями гуманности и великодушия».
В первом случае они с Мари-Жозеф утратят все, во втором — потеряют и саму жизнь, а может статься, им уготована судьба страшнее.
Капитан приказал раздать всем членам команды оружие. Матрос принес Люсьену абордажную саблю и пистолет. Люсьен взял саблю; хотя он сохранил шпагу-трость, он решил перековать клинок только в Дамаске. Пистолет он протянул Мари-Жозеф:
— Сможешь выстрелить в человека?
— Если понадобится.
Мари-Жозеф взглянула на корабль-преследователь и ахнула:
— Смотри, Люсьен!
Его паруса надуло ветром, но корабль больше не продвигался по волнам, а внезапно содрогнулся.
— Он сел на мель, — предположил Люсьен, но тут же спохватился и подумал: «Как такое возможно? Корабли же свободно бороздят морские просторы между островной грядой Эксума и Андросом, над синими морскими безднами?»
— Нет, — возразила Мари-Жозеф.
Луна, полная и яркая, застыла над горизонтом. По небу струился гигантский поток звезд.
Шерзад наслаждалась свободой в безбрежном неукротимом океане. Малютка-дочь приникла к ней, вслушиваясь в песни своих кузенов и кузин, учась различать неповторимую музыку, с которой каждый из них плавал в море. Длинными пальцами, снабженными плавательными перепонками, Шерзад поглаживала ее спинку, ощущая ее тепло. Дочь так быстро научилась плавать, дышать, замирать на морском дне, погружаясь в сон, и так радовалась, познавая море.