Луна, луна, скройся!

— Мой кузен лишился наставника. Парню и двадцати нет, он… зелёный совсем. Вы не могли бы… ну, попросить одного из ваших «волков»? Чешское гражданство у него есть, так что перемещаться по венским странам он может.

— Очень сложный вопрос. Как я говорил, у меня в семье «волков» шестеро. Но… Они не сами по себе, три пары «наставник — ученик». Ни один «волк» не возьмёт второго «волчонка».

— Ну, может быть, знакомые «волки» из дружеских кланов…

— А вот это — реальный вариант. Я даже навскидку могу назвать одного достаточно тёртого, чтобы выступить в этой роли.

Он замолкает, и я жду продолжения.

— Лили?

— А?

— Вы что, не поняли?

— Поняла что?

— Возьмите его себе и натаскайте.

— Да я же не умею!

— А ваш брат умел? Только знал. Причём не из своего опыта знал — добывал информацию. Вы этому вашему мальчику можете дать гораздо больше. Я даже удивлён, что вы сами не взяли его — надо же иметь какие-то родственные чувства.

— Но… послушайте, да я его старше всего на три-четыре года!

— Вы думаете, его сейчас именно это интересует? Лили, я всегда готов вам помочь с вашими проблемами, но не с надуманными же! Забирайте вашего кузена в Пшемысль и как следует вымуштруйте. До свиданья.

Я сердито гляжу на замолкший телефон. После Сегеда я такого обращения никак не ожидала. Только большого смысла дуться теперь нет. У меня нет ни одного знакомого «волка», а родственничек действительно в аховом положении. Но держать его под боком… снять пацану отдельную хатку? Глупое расточительство, да и семья не поймёт — не принято у цыган роднёй брезговать. Патовая какая-то ситуация.

Я снова набираю номер Батори.

— Ещё какой-нибудь вопрос? — сухо осведомляется упырь.

— Да. У нас кровь почти кончилась. До охоты надо перебиться.

— Я передам немного, когда вы вернётесь.

— Спасибо. Насчёт охоты… ваших в Пшемысле много? Неловко было бы случайно напасть.

— Четверо, считая меня. Вот что: пока не выходите сами, я вас наведу на лёжку. Специально ради ваших высоких чувств выберу самого жестокого упыря города.

— Ага. Спасибо. До свидания.

— До свидания.

Не могу сказать, чтобы моё раздражение серьёзно уменьшилось. Но некоторые повороты жизни приходится просто воспринимать как данность. А значит, нет смысла думать о них слишком много. Не больше, чем о том, что кирпичи красные, асфальт шершавый, а из туч иногда льётся дождь.

Пасху у цыган празднуют с такой же буйной радостью, как Рождество. Цыгане не только красят яйца, но и выпекают специальные пасхальные хлеба «сивьяки», длинные, пышные, с кусочками фруктов — что-то вроде кексов. Все принаряжаются, и цыганки снова ходят благоухающие сладкими духами, с блестящими от помады губами. На столы выставляются большие мягкие кролики — в пространство между их кружком сложенными лапами ставят миски с яйцами. На этот раз брожение начинается в полдень, после праздничной утренней мессы. Цыгане срываются с места целыми семьями и заваливаются друг к другу в апартманы. Наверное, в этом есть какая-то система, потому что хозяева всегда оказываются дома, но я её отследить не могу: движение выглядит совершенно хаотичным.

— С хорошей вестью мы пришли, цыгане! — кричим мы, всей толпой набиваясь в очередную гостиную, и голос у всех правда ликующий, и у меня, кажется, тоже, настолько заразно это алое, чистое, незамутнённое счастье. — Господь наш Христос ожил!

— Воистину, ожил, цыгане! — отвечают нам. Мы беспорядочно обмениваемся поцелуями и крашеными яйцами, отщипываем по куску пасхального хлеба, выпиваем чуть-чуть вина и бежим поздравлять дальше. В какой-то момент мы сами оказываемся дома и принимаем гостей с яйцами, поцелуями и поздравлениями, а потом бежим вниз, в фойе, и у дяди Мишки в руках тяжёлые цимбалы, а у Севрека — небольшой барабанчик, по которому надо бить ладонями, и внизу уже полно цыган, и начинаются танцы. Козлятами скачут малыши, сменяют их парни со своими замысловатыми коленцами, потом выходим мы — девушки — в красочных праздничных юбках, с волосами, распущенными по плечам, и вьёмся в хороводе, яркие и лёгкие, как бабочки, и вдруг все бабочки, кроме меня, разлетаются, а ко мне выскакивает Кристо — я смеюсь от неожиданности, но подхватываю парную пляску, бью каблучком, поворачиваюсь с ним вокруг невидимой оси между нами, потряхиваю бёдрами и щёлкаю пальцами, а «волчонок» выдаёт такие коленца, что дух захватывает — кажется, он большую часть времени висит в воздухе — и, наконец, мы расходимся, а в круг вступают молодые женщины, и Патрина с Илонкой, смеясь, теребят меня и шепчут:

— Замечательно, здорово станцевали, просто супер! Так хорошо смотритесь, такая красивая пара!

— Да вы что, девчата, — смеюсь я тоже. — Да я же рядом не валялась, он меня перетанцевал на раз!

Они заглядывают мне в глаза и прыскают, закрывая рты ладошками, будто я невесть как пошутила.

Долго ещё гуляет цыганский район; наконец, приходит время угомониться. У меня подсел от песен голос, и есть в этом какое-то особое удовольствие.

С утра дядя Мишка отвозит нас на вокзал. Вещей у Кристо на удивление мало: одна спортивная сумка. Я приехала с большим багажом.

Столько всего важного, о чём он не знает и о чём лучше сказать сразу.

— Пока не выходи из дома. Учи галицийский. Словарь я тебе дам, ещё телевизор тоже смотри. На немецком здесь все понимают, но если ты с твоей внешностью что-нибудь на нём ляпнешь, тебя попросту побьют.

— А что с моей внешностью?

— Серебряных блондинов, — а как ещё сказать по-цыгански «яркий пепельный?» — здесь не бывает. Во всяком случае, твоего возраста. Примут за прусса.

— Ясно.

— Если я что-то сказала, как бы неожиданно и нелепо это ни выглядело, исполнять немедленно! От этого может зависеть твоя или моя жизнь.

— Ясно.

— Одежду мы тебе купим полностью новую. По-цыгански тебе теперь одеваться нельзя.

— Почему?

— Угадай, как быстро упырь сообразит, что белокурый цыган, которого он видит — «волк»?

— Ясно.

— Не бойся, в гостях у цыган будешь одеваться моднее всех. Волосы лучше всего сбрить… но ты же не согласишься, да?

Мотает белобрысой башкой.

— Поэтому мы только подстрижём их чуть короче. Чтобы легко можно было скрыть капюшоном.

— Ясно.

— Если кто-то позвонил в дверь, а меня дома нет, не подходить. Даже просто в прихожую — не выходить.

— Ясно.

— Спать будешь вот на этом диване.

— Ясно.

— Если вдруг увидишь на кухне вампира с косичкой на затылке, не трогай и не пугайся. Он мой.

Молчит. Смотрит.

— Что язык проглотил? Тёмно стало? — с вызовом спрашиваю я.

— Нет… Ясно.

— Молодец. Как у тебя с образованием?

— Школа.

— Полностью?

— Да.

— Значит, приспособим тебя на какую-нибудь работу со временем.

— Зачем?

— Затем, что на добычу надейся, а сам не плошай.

— Ясно.

— Есть хочешь?

— Нет.

— Тогда иди голову помой. Я сейчас мастера на дом вызову. Будем тебе красоту твою обстригать.

Без рубашки, нахохленный, Кристо выглядит совершенным пацанёнком. Худой — но не костистый, как Пеко, а гладкий, с равномерно развитыми уплощёнными мышцами. На коже цвета топлёного молока — неожиданно тёмные соски. Пока парикмахерша бегает вокруг, отхватывая серебристые пряди, снова рассматривает в воздухе что-то невидимое нам, простым смертным.