Луна на Луне
Шрифт:
Вот на рождественском ужине Льюис взял вилку и сунул её в рот. Эдит еще хотела возмутиться, сказать, что это неприлично, тут же осеклась…
И все осеклись.
И смотрят на Льюиса, и думают, что такое, почему вилку в рот, вроде надо так – вилку в рот, а вот еще рядом салфетка лежит, её нужно к лицу поднести, и… и… и непонятно, что – И, но что-то – И. И вот еще бокал, его тоже подносят к лицу, а что дальше – неизвестно.
1970
– А куда делся Ричи?
Эдит чуть не роняет вилку, оторопело смотрит
– Какой еще Ричи?
– Ну, братик наш… Ричи…
– Что ты говоришь такое, не было у вас никакого братика…
Льюис оторопело смотрит на сестру, что ей в голову пришло, какой Ричи, откуда Ричи, почему Ричи…
2070
– А что значит – выхожу замуж?
Это Аглая спрашивает.
И все на Аглаю смотрят, и понять не могут, какое замуж, как замуж, это что такое вообще, откуда она словечко это взяла…
Льюис подсказывает то, что знает, но не должен знать:
– Ты блок памяти хочешь.
– Да… блок памяти.
И Эдит волнуется:
– Какой блок памяти, ты подумай, а дом-то на что ремонтировать будем?
Грэхем пытается примирить обеих, говорит несколько слов в утешение, идет к камину, подбрасывает несколько полешек.
Смотрит.
Задумывается.
Вспоминает что-то – чего нельзя помнить, чиркает спичкой, – комнату озаряют отблески пламени.
Все ахают.
Эдит хлопает в ладоши, все, все, хватит на сегодня, и так уже не пойми что происходит, то вилки в рот суют, то огонь жгут, то словечко это из ниоткуда – замуж…
2030
Грехем накрывает на стол, включает камин.
Смотрит в темноту ночи, растерянно держит в руках второй прибор.
Кто-то должен быть здесь.
Кто-то…
Кто-то…
2070
Льюис, младший сын – читает Льюис, спрашивает себя, что такое младший сын, почему именно младший, до старшего не дослужился, похоже. Входит Аглая, несет что-то непонятное в руках, похоже, и сама не понимает, что несет…
– Вот… все, что нарыла…
– Немало… Это… это все?
Аглая передергивает плечами:
– Может, все… а может, еще есть…
Льюис настораживается:
– Думаешь… много?
– Да кто знает… мы, вроде, не популярные сильно, ну да мало ли…
– А… а самый первый за какой год?
– Тридцатый… тысяча девятьсот.
– Да не ври, тогда еще не было ничего такого.
– Ага, еще скажи, на каменных дощечках писали…
– Ну не так, но… Ладно… давай посмотрим…
Льюис берет наугад нечто непонятное, что принесла Аглая, подносит к голове, тут же спохватывается, а как смотреть, а что делать, ничего не понятно.
– Ну, ты и удружила, – фыркает Льюис, – мы на чем смотреть-то его будем, а?
– Слушай, я откуда знала, что они вот такие?
– Ну а ты каким местом на них смотрела-то?
Грэхем хлопает в ладоши, Грэхем примиряет спорщиков, хватит, хватит, хороши орать, тут и поважнее дела есть.
Эдит смотрит.
Думает.
Говорит:
– А я видела что-то такое… на чем это все смотрели…
Все смотрят
на неё. Оторопело.– Где… где видела?
А в предыдущих версиях…
Льюис толкает Аглаю в бок:
Слушай, а почему нас называют детьми, а Эдит с Грехемом – нет?
Аглая настораживается:
– А… а почему?
– Ну… все же мы чьи-то дети… так что за ерунда получается, про нас говорят – дети, про них – нет.
Аглая не знает. Аглая много чего не знает.
– Ладно, давай дальше смотреть…
Смотрят дальше, непривычно так смотреть с экрана, ишь ты как раньше свет зажигали, а вилки, оказывается, не грызут, на них вон, нанизывают чего-то…
– А зачем они это в рот кладут?
Льюис смотрит на Аглаю, Льюис не знает.
– Ты смотри-ка, зарядников вообще не видно… и розеток…
Аглая косится на Льюиса:
– Слушай… а как они вообще тогда?
Льюис не понимает, как они тогда вообще.
– Смотри, смотри… а это что такое?
Льюис смотрит, Льюис не понимает, это еще что, из темноты комнаты, из пустоты зала поднимается нечто невесомое, полупрозрачное, от чего он, Льюис, там, на экране, шарахается в сторону, хочет закричать, крик стынет в горле.
– Это… это откуда?
– Не знаю, – говорит Аглая.
– Не знаю, – говорит Грехем.
Они все говорят – не знаю. Смотрят в темноту чердака, пытаются понять, что там увидел Льюис – сто лет назад на экране, – не знают…
– Вынуждены вам сообщить, что…
– Да ну тебя, ты чего, докладную записку пишешь?
– Тьфу на тебя… ну давай, сама пиши, а?
– Да не знаю я… давай ты лучше…
Доводим до вашего сведения, что… тьфу ты, черт, опять все не так… Имейте в виду, что в начале двадцатого века в мире людей жило что-то ужасное… проходило сквозь стены… становилось невидимым… тьфу, черт, не знаю я, как сказать-то им…
Ричи читает.
Ричи смеется.
– Вот, дурачье…
Аглая вспыхивает:
– Ну чего ты про предков-то так…
– Да как, так, у страха глаза велики… напугались… этого вон напугались…
– Какого этого?
– Ну, вон, этого… который из ниоткуда появляется…
– А как это он…
– Ну вы даете все… Это ж голограмма!
– Да не, похоже на портал…
– А что, в те времена порталы были?
– Похоже, были…
– Ничего себе… технологии у них…
…В новом выпуске фильма мы решили снова объединить всю семью…
Луна на луне
– Вы хоть понимаете, что вас уже приказали убить?
Это говорит облачный шар. Нет, не весь облачный шар. А только ты.
Я слушаю тебя и молчу. Я понимаю. Хорошо понимаю. Я это еще раньше понял, чем ты.
Ты смотришь на меня – нет, вернее, не на меня, на меня ты никогда не смотришь – а на экран, на котором я, где-то бесконечно далеко от тебя.
И говоришь:
– Вы хоть понимаете, что вас уже приказали убить?
Ты ждешь моего ответа. Мне ничего не остается кроме как сказать: