Луна - Солнце мертвых

Я пробродил под густыми кронами и по солнечным лужайкам, наверное, часа два — но сомневаюсь, что исходил хотя бы и половину сада, так он был огромен. И вдруг вспомнил о главной цели своей прогулки.

Стараясь не привлекать особенного внимания слуг и работников, я вернулся к замку и не спеша обошел вокруг него, пытаясь определить, в которое же из окон лез злодей. Увы, все они были похожи как близнецы, и почти к каждому подступали старые орешники и вязы. Тогда я сделал иначе: едва ли не вплотную подошел к стене замка и стал осматривать траву и землю возле одного дерева за другим.

Довольно долго поиски эти были безрезультатными, и я уже отчаялся было найти наконец следы, оставленные злоумышленниками, как вдруг возле древнего толстого вяза узрил… только, пожалуйста, не улыбайтесь, — дольку чеснока, да-да, самого обыкновенного чеснока, оторвавшуюся, очевидно, от той огромной связки, которую убийца, из непонятных побуждений, зашвырнул в окно спальни.

Приглядевшись повнимательнее, я заметил и следы ног. Под окном стояли, судя по всему, трое, а потом один из них, вооружившись чесноком и вилами, полез на дерево. Бр-р-р… Я зябко передернул плечами, вспомнив косматый силуэт в окне и дрожащую рукоятку вогнанных в мое ложе вил. А кстати, я же стрелял. Интересно, попал или нет?

Обойдя вокруг дерева, следов крови нигде не обнаружил. Видимо, негодяй был лишь напуган громом пальбы и от неожиданности сорвался вниз. Подняв голову, я посмотрел на т о окно во втором этаже замка — не очень высоко, конечно, но я бы лично наверняка сломал себе шею, если бы оказался на месте неизвестного.

И вдруг я застыл — ну черт побери! — да как же это раньше такая простая мысль и не пришла мне в голову! Не мог, что бы там ни было, не мог человек, упавший с такой высоты, не пострадать совершенно. Он обязательно, если уж не разбился всерьез, должен был сломать руку, ногу, ну, не знаю что еще, получить сотрясение мозга, да хотя бы расцарапать об острые сучья лицо, наконец.

Я довольно присвистнул и… краем глаза заметив вдруг, как в соседнем с той спальней окне колыхнулась занавеска, вытаращился на это окно, но либо было уже поздно, либо мне показалось — шторы висели неподвижно.

Строя самые разные предположения, я пошел прочь. Что это было? Почудилось или за мной действительно кто-то наблюдал? А хоть бы и наблюдал! Подумаешь, может, случайно старик дворецкий, убирая комнату, оказался возле окна и зацепил занавеску. Нет-нет, не стоит забивать голову еще и этим. Главное теперь — выяснить, кто из окрестных жителей разбился, убился, ушибся, сломал либо вывихнул руку или ногу — и тогда я узнаю имя своего тайного недоброжелателя и, может быть, причины, которые им двигали.

Я вошел в замок, поднялся по парадной лестнице на второй этаж и, пройдя длинной, сумрачной даже в яркий солнечный день галереей и попетляв в узких переходах, приблизился к двери комнаты, в которой этой ночью едва не расстался с жизнью.

Сперва прислушался — тишина. Тогда я слегка надавил на дверную ручку, желая войти и при свете дня еще раз осмотреть злополучную спальню, но дверь не поддалась — она была крепко заперта.

От досады я произнес несколько кратких слов по-французски, но тут же прикусил язык, потому что услышал вдруг за спиной легкий шелест одежды. Я обернулся — передо мной стояла она, та самая женщина, которая, едва я только ступил вчера за порог Волчьего замка, потребовала, чтобы я немедленно уезжал обратно.

Я растерянно уставился на незнакомку. Сегодня на ней было зеленое, довольно открытое, узкое, облегающее платье. Длинные светлые волосы все так же ниспадали волнами на плечи, красивое лицо было бледным.

— Вы еще здесь, — отрывисто произнесла женщина. — Почему? Я ведь вам говорила…

— Но позвольте! — рассердился я, позабыв вмиг обо всей своей светскости и правилах хорошего тона. — В чем, в конце концов, дело, и с какой это стати я должен уезжать, не успев приехать?!

Женщина покачала головой.

— Вы ничего не понимаете, — тихо проговорила она. — Здесь происходят вещи, которые совершенно не касаются посторонних людей.

— Простите, — обиделся я, — но почему вы считаете, что я здесь посторонний? Да будет вам известно, сударыня, меня вызвал письмом господин граф и…

— Господин граф сам не знает, что делает, — медленно отчеканила странная женщина. — И между прочим, далеко не все, что он делает, идет ему на пользу, скорее наоборот. Но если вы, сударь, считаете себя его другом, — прошу, покиньте замок, и как можно быстрее. Своим пребыванием здесь вы нисколько ему не поможете — напротив, не исключено, что только навредите. И вот поэтому я еще раз прошу, умоляю, требую: уезжайте!

— Очень мило! — воскликнул я. — Да кто вы, простите, вообще такая, чтобы чего-то от меня требовать? Я вас не знаю и, признаться, вовсе не горю особенным желанием узнать. Ну скажите, на каком основании и в качестве, извините, кого вы вмешиваетесь уже не только в личную жизнь хозяина замка, но и в мою, совершенно незнакомого и постороннего для вас человека?

Легкая усмешка чуть тронула припухлые, чувственные губы женщины.

— Вы хотите слишком многого.

— Нe слишком, — отрезал я. — Да что это за тайны, черт побери! Уже и шагу ступить некуда — кругом одни тайны. Ну ничего, я вот сейчас пойду и спрошу у господина графа, если он вернулся, кто вы, что вам здесь нужно и в чем тут вообще дело.

И вдруг лицо женщины преобразилось. Только что, какое-то мгновение назад, это была надменная, холодная львица, но теперь… Теперь ее огромные золотые глаза вмиг наполнились слезами, она побледнела, хотя, казалось бы, бледнеть дальше ей было уже просто некуда, и… рухнула передо мной на колени.

— Что вы! Что вы! — потрясенно забормотал я, а она отчаянно цеплялась за меня своими красивыми, точеными руками и рыдала, рыдала навзрыд.

— Нет!.. — всхлипывала она. — Нет! Не надо! Умоляю вас, не говорите ничего господину графу! Не говорите ему о том, что я виделась с вами, что просила уехать. Я просто глупая, взбалмошная женщина, но если господин граф узнает…

— Ну послушайте, послушайте… — изумленно лепетал я. — Да успокойтесь же вы наконец!

— А вы не скажете? Вы правда ничего ему не скажете? — Она в отчаяньи заламывала тонкие руки, и слезы ручьем струились по белоснежным щекам.

Человек слаб, человек-мужчина — тем более. И я сдался. Я поднял ее с пола, начал утешать, уговаривать и нести всякую околесицу, лишь бы только она успокоилась.

Знаете, не хочу кривить душой и уверять вас, что мне это было так уж неприятно. Льщу также себя надеждой, что и ей это не было слишком противно, потому что слезы постепенно высохли и она наконец успокоилась, чему, думается, в немалой степени поспособствовало и то обстоятельство, что я собственноручно вытер ее нежные бледные щечки своим фамильным носовым платком.

Потом я взял женщину за руку — она была ледяная. Видимо, бедняжка действительно сильно переволновалась.

— Поверьте, милая, — с чувством произнес я, — что я ни словом не обмолвлюсь господину графу о нашем с вами разговоре, однако же…

— Нет-нет! — снова испуганно воскликнула незнакомка. — Вы вообще не должны говорить ему, что встречались со мной в замке!

— Готов поклясться, здесь кроется какая-то тайна, — голосом старого ловеласа проскрежетал я.

Она смущенно потупилась.