Лунатики

Он произнес это с искренним восхищением знатока, профессионала. Меня даже покоробило немного.

– Сварю вам еще кофе, - сказала я, вставая.

Но комиссар остановил меня:

– Спасибо, я и так засиделся. Немедленно ухожу. Только, в свою очередь, удивлю вас. Ради чего же я нагрянул, как грабитель, в такой поздний час.

Он достал из кармана записную книжку, отыскал в ней чистый листик, вырвал его, написал на нем несколько цифр и доложил бумажку на стол, сказав:

– Е-33-55-44. Правда, легко запоминается?

Мы с мужем молча смотрели на него, ожидая объяснений.

– Этот телефон мне сразу запомнился, когда я просматривал вместе с другими ее бумагами записную книжечку Урсулы Егги. Еще помогло мне его запомнить то, что возле этого номера почему-то не было записано никакой фамилии. Я проверил, у кого установлен этот телефон, и он никаких подозрений у меня не вызвал. Ведь у медиков между собой могут быть и деловые, и всякие интимные отношения. И если они друг друга хорошо знают, зачем записывать имя и фамилию приятеля, их не забудешь и так...

– Это телефон Вальтера Федершпиля?
– спросил Морис.

Комиссар кивнул.

– Значит, он ее тоже гипнотизировал? По какому поводу?

– Это нам предстоит узнать. Пока мы установили, что она тоже имела с ним дело, как и Петер Гросс. И теперь я вижу, как глупо ошибся, не заинтересовавшись тогда этим Федершпилем, - комиссар с досадой хлопнул широкой ладонью по столу.
– Искал ложку, а она у меня в руке была. Меня загипнотизировало, что он тоже медик, коллега Урсулы. А искал каких-либо ее подозрительных связей с посторонними лицами. Мало ли врачей и медицинских сестер упоминалось в ее записной книжке! Меня заинтересовало, почему возле такого запоминающегося номера не оказалось никакой фамилии. Но истолковал я это неверно. Посчитал, будто с Федершпилем у них была какая-то интрижка, потому она и записала лишь номер его телефона, не желая упоминать фамилию. А на самом деде, конечно, все обстояло как раз наоборот: Урсула записала номер телефона, узнав его впервые, механически, услышав от кого-то или вычитав в рекламном объявлении и не подумав, что он и так легко запоминается. А потом уже забыла вычеркнуть. Фамилию же записывать не стала потому, что не хотела, чтобы кто-нибудь узнал о ее интересе к этому Федершпилю. Как с точки зрения психологии?
– повернулся он к Морису.

– Вполне логично, - кивнул тот.
– Она все это могла проделать действительно машинально, автоматически, почти бессознательно: и записать номер, и, наоборот, не указывать фамилию.

– А почему Федершпиль не внушил ей вычеркнуть из книжечки свой номер, чтобы окончательно замести следы?
– спросила я мужа.
– Почему не внушил Петеру Гроссу забыть его адрес и фамилию?

– А зачем? Это, наоборот, послужило бы уликой, доказывало, что он внушал им нечто преступное, если хочет скрыть, что они имели с ним дело, ответил вместо Мориса комиссар Гренер.

Морис кивнул, подтверждая его слова.

– Он настолько был уверен в своей безнаказанности, что даже просил Петера Гросса рекомендовать его знакомым, - продолжал комиссар.
– И тот так и сделал, недавно послал к нему своего приятеля - химика с фармацевтической фабрики. А секреты новых лекарств тоже весьма котируются...

– Ну и подлец, - только и смогла сказать я.

– Надо выяснить, что привело к нему Урсулу, - задумчиво произнес Морис.
– Видимо, была у нее какая-то причина скрывать нужду в помощи психиатра. Она стыдилась этого, как, к сожалению, по-обывательски делают еще многие. Это поможет нам выяснить, каким недугом, требующим вмешательства психиатра, она страдала.

– Явно не запоями, - хмыкнул Гренер.

– Но, видимо, чем-то похожим, - сказал Морис.
– Попробую порасспросить хорошо знавших ее. Это я беру на себя.

– Отлично, - сказал комиссар, вставая.
– А я займусь Федершпилем.

– Все же не представляю себе, как вам удастся уличить его, - тоже вставая, покачал головой Морис.

– Ведь от Урсулы осталась лишь горстка пепла. Петер Гросс ничего не сможет вспомнить, да и суд не поверит его показаниям, вы же прекрасно знаете. А гипноз в организме никаких следов не оставляет, я вам уже говорил.

– Посмотрим, поищем, - ответил комиссар Гренер, задумчиво глядя на него.
– Как утверждает старая пословица: "Чего не может лев, то сможет лиса..."

Мне не так-то легко связно изложить, как развивались события дальше: они то вроде совсем замирали и прекращались, томя нас неизвестностью, то вдруг поражали самыми неожиданными поворотами.

Уже на следующий день после визита Гренера Морис без особого труда выяснил, что привело несчастную Урсулу к преступнику-психиатру.

– Помнишь, на ее похоронах профессор Бикельман помянул, что Урсула перенесла тяжелую операцию?
– сказал мне муж.
– Я тогда не обратил на его слова должного внимания. Операция эта действительно сложная, и потом еще долго мучают сильные боли. Приятельницы - медицинские сестры, как мы теперь выяснили, жалея Урсулу, делали ей тайком от врачей дополнительные инъекции морфина и понтапона, давали в больших количествах сильные снотворные. У нее возникла привычка к наркотикам. Видимо, она продолжала делать себе инъекции и потом, уже избавившись от болей, постепенно стала наркоманкой. Это засасывает, как трясина. Как медичка, она прекрасно понимала, что ее ждет, но сама справиться с губительной привычкой уже не могла. Стыдилась этого, скрывала от всех, ты же помнишь, какой у нее был гордый характер. Наконец, решила прибегнуть к помощи гипноза. Это действительно, пожалуй, самое надежное средство избавиться от наркомании. Но из ложного стыда и боязни огласки она не решилась обратиться хотя бы ко мне или к другому знакомому психиатру, а разыскала частнопрактикующего...

– И нарвалась на этого злодея!

Морис мрачно кивнул:

– От наркомании он ее, видимо, вылечил, но взамен сделал послушной исполнительницей преступных замыслов.

– Неужели он так и останется безнаказанным? Это будет страшная, нестерпимая несправедливость. Сделай же что-нибудь, Морис, чтобы уличить его!

– Что?
– угрюмо спросил он.
– В чем ты его обвинишь? Где улики, какие? Лечил Урсулу Егги от наркомании? Да - и вылечил. Лечил Петера Гросса от запоев? Да - и вылечил! Он этого не скрывает, даже похвастает. Его благодарить надо, рекомендовать другим, а не сажать на скамью подсудимых.

Что я могла ответить мужу?

И Гренер, похоже, постепенно утрачивал свой оптимизм и уже не надеялся разоблачить коварного злодея. Я комиссара больше не видала, к нам он не заходил, но по моей просьбе муж несколько раз звонил ему. Однако отвечал Гренер уклончиво, больше отделывался шуточками. Я прекрасно понимала, что он не имеет права посвящать нас с Морисом в секреты следствия, но все же мне стало обидно. А потом Гренер вообще куда-то уехал, во всяком случае, так сказали мужу при его очередном звонке в полицейское управление.

Все это время я много думала о том, в каком ужасном мире мы живем. Мне вспомнился и не выходил из головы поразительный опыт, о котором мне как-то рассказывал муж, проведенный одним французским журналистом. Морис потом дал мне почитать его статью, где он все описывал, теперь я разыскала ее у мужа среди бумаг и перечитала вновь.

Этот журналист решил проверить, можно ли нанять человека, готового совершить убийство, и поместил в газетах довольно прозрачное по смыслу объявление: "Требуется сильный и решительный мужчина для деликатной и хорошо оплачиваемой работы. Писать Р.С. Бюро I".