Лунная долина

И все-таки Биллу приятно было работать с лошадьми. Ему нравилось держать в руках вожжи и вместо четверки тяжелых битюгов править четверкой рысаков; нравилось, поставив ногу на мощный тормоз, делать опасные повороты над головокружительной пропастью или на узкой горной дороге, под испуганные крики дам. А когда приходилось выбирать лошадей и определять их качества или лечить их болезни и увечья, то даже хозяин конюшни уступал первенство Биллу.

— Я могу в любое время получить здесь постоянную работу, — хвастался он Саксон. — В деревне всегда найдется пропасть дела для мало-мальски смышленого парня.

Держу пари на что хочешь: стоит мне только заикнуться, что я требую шестьдесят долларов в месяц и готов работать постоянно, — хозяин прямо ухватится за меня. Он уже не раз закидывал удочку. Послушай, Саксон! А ты понимаешь, что твой благоверный научился новому ремеслу? Право же, научился! Я теперь мог бы получить работу и на почте, — в Озерной области почтовые кареты запрягают шестеркой. Если мы с тобой попадем туда, я подружусь с каким-нибудь кучером и поучусь править шестеркой. А ты сядешь рядом со мной на козлы. Вот будет потеха! Вот потеха!

Билл мало интересовался спорами, происходившими в большой комнате Холла. Он называл их «переливаньем из пустого в порожнее» и считал это занятие потерей драгоценного времени, которое можно употребить на игру в «педро», плавание или борьбу на песке. Напротив, Саксон с удовольствием слушала эти словопрения; правда, понимала она далеко не все, и только чутье помогало ей время от времени улавливать какие-то новые мысли.

Но чего она никак не могла понять, так это пессимизма, который порой овладевал этими людьми. Ирландский драматург был натурой неуравновешенной, и на него находили приступы самой тяжелой ипохондрии. «Шелли», писавший в своей бетонной келье водевили, тоже оказался безнадежным меланхоликом. Сент-Джон, молодой журналист; считал себя анархистом и последователем Ницше. Художник Мэзон уверял, что все в мире повторяется, и делал отсюда самые убийственные выводы. Холл же, обычно такой веселый, способен был перещеголять их всех, когда пускался в рассуждения о космическом пафосе религии и нелепом антропоморфизме тех, кто боится смерти. В такие минуты эти сыны искусства подавляли Саксон своей мрачностью. Бедной женщине трудно было понять, почему из всех людей на свете именно они почитают себя самыми несчастными.

Однажды вечером Холл внезапно повернулся к Биллу, который рассеянно следил за разговором; он понимал только одно: этим людям решительно все в жизни кажется несправедливостью и ложью.

— Слушайте, вы — язычник, вы — флегматичный вол, убойное животное, вы — чудовищный образец кичливого здоровья и жизнерадостности! Что вы думаете на этот счет? — обратился к нему Холл.

— О, и у меня были свои горести, — отозвался Билл с обычной неторопливостью. — Я пережил тяжелые времена, участвовал в безнадежной забастовке, заложил часы, не имел гроша в кармане, голодал, задолжал за квартиру, колотил штрейкбрехеров и меня колотили, сидел в тюрьме за то, что свалял дурака. Но если я вас верно понял, то лучше быть жирным, тупым боровом, которого откармливают на продажу, чем человеком, который готов повеситься оттого, что он не понимает, почему так устроен мир и какой во всем этом смысл.

— Ну что ж, этот ваш жирный боров — прелесть! — засмеялся Холл. — Ни возмущения, ни усилий — компромисс между нирваной и жизнью! Это же идеальное существование. Медуза, которая плавает в тепловатых тихих водах, в сумеречной глубине.

— Но вы забываете, что в жизни все-таки много хорошего, — заметил Билл.

— Назовите, что именно? — последовал вызывающий вопрос.

Билл помолчал. Жизнь представлялась ему чем-то большим и щедрым. У него прямо руки ныли оттого, что он не мог обнять ими весь мир; и, вначале запинаясь, он начал говорить о том, что чувствовал так ясно.

— Если бы вам пришлось стоять на ринге после двадцати раундов, когда вы победили боксера, который ничем не хуже вас, вы бы поняли, что я имею в виду. Джим Хэзард и я знаем это ощущение, когда мы выплываем в море и смеемся в лицо высоченным валам или когда выходим из душа: разотрешься, оденешься, вся кожа и мышцы словно силой наливаются, тело и душа играют…

Он смолк от неуменья выразить свои мысли, смутно встававшие в его сознании, ибо это были на самом деле только воспоминания об испытанных ощущениях.

— Ну, когда все тело наливается силой, это же чудесно! — пробормотал он, чувствуя, что не способен найти подходящих слов, и смущенный вниманием своих слушателей.

— Это мы все испытали, — возразил Холл. — Это самообман плоти. А потом приходит ревматизм и диабет. Вино жизни опьяняет, но оно слишком скоро превращается в…

— Мочевую кислоту, — подсказал неистовый ирландский драматург.

— Нет, есть еще очень много прекрасных вещей, — продолжал Билл, и теперь слова нахлынули на него потоком. — Начиная от сочного филе и чудесного кофе, которым угощает миссис Холл, до… — он замялся в нерешительности, затем сразу выпалил: — … женщины, которую вы любите и которая любит вас. Смотрите хотя бы на Саксон, вон она сидит с укулеле на коленях. Это вам не медуза в тепленькой водице и не призовой боров, освежеванный мясником.

Женщины приветствовали его слова громкими возгласами и аплодисментами, и Билл почувствовал мучительную неловкость.

— А представьте себе, что вы потеряете свою силу и будете скрипеть, как ржавая тачка? — продолжал Холл. — Допустите, хоть на минутку, что Саксон уйдет от вас к другому. Что тогда?

Билл на миг задумался.

— Пожалуй, тогда я тоже заговорю о тепленькой водице и медузе… — Он выпрямился, расправил плечи и невольно скользнул рукой по напрягшимся бицепсам. Затем снова взглянул на Саксон. — Но я слава богу, еще сохранил силу в руках и любящую жену, которую эти руки могут обнять.

Женщины снова зааплодировали, а миссис Холл воскликнула:

— Посмотрите на Саксон! Она краснеет!.. Что вы по этому случаю можете сказать?

— Что нет на свете женщины счастливее меня, — пробормотала она срывающимся голосом, — и королевы более гордой. И что…

Она не докончила свою мысль и, ударив по струнам укулеле, запела:

Господь ведет его дорогою греха,

Чтоб спотыкался он и падал…

— Вы победили, — усмехнулся Холл, обращаясь к Биллу.

— О, я, право, не знаю, — скромно отозвался тот. — Вы столько читали и знаете гораздо больше, чем я.

— Вот предатель! Он берет свои слова обратно! — воскликнули женщины.

Билл набрался смелости и, успокаивая их, улыбнулся своей спокойной улыбкой:

— Все равно — я предпочитаю быть самим собой, чем забивать себе голову книгами. А что касается Саксон, то один ее поцелуй стоит больше, чем все библиотеки в мире.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Там должны быть холмы и долины, плодородная земля, чистые, прозрачные ручьи, хорошие проезжие дороги и не очень далеко — железная дорога; много солнца и настолько прохладные ночи, чтобы нужно было накрываться одеялом; не только сосны, но и другие деревья; широкие луга для скота и табунов Билла; олени и зайцы, чтобы он мог охотиться, и целые рощи секвой, и… и… там не должно быть туманов, — закончила Саксон описание фермы, которую она и Билл искали.

Марк Холл весело рассмеялся.

— И соловей на каждом дереве, — воскликнул он. — Цветы, которые не вянут и не опадают, нежалящие пчелы, по утрам медвяная роса, иногда дожди из манны, источники молодости и залежи философского камня. Что ж, я знаю такое место. Я сейчас его покажу вам.

Саксон ждала, пока он рылся в дорожных картах штата. Не найдя того, что он искал. Холл извлек большой атлас, но, хотя в нем были все страны света, нужного ему места и там не оказалось.

— Не беда, — заявил он. — Зайдите сегодня вечерком, и я покажу вам вашу ферму.