Лунная магия

— Чтобы подобные вещи происходили, требуются двое, доктор Малькольм. Я не могла бы вам их внушить, не обладай Вы способностью на них реагировать. И разве сами Вы не понимаете, что это происходило с Вами независимо от меня — до того еще, как я узнала о Вашем существовании?

— Со мной никогда не было ничего подобного, пока я не встретил Вас, мисс Ле Фэй. Возможно, Вы не принимали в этом осознанного участия, но Вы подействовали как катализатор.

— Это потому, что сила, пребывающая во мне, стимулировала силу, пребывающую в Вас. И вот что я Вам еще скажу, доктор Малькольм. Вы сами действуете на меня как катализатор.

Он обернулся и взглянул на меня.

— Я тщетно искала место, где могла бы начать свою работу. Я попросту не могла его найти. Трудностей здесь было гораздо больше, чем при обычном поиске жилья, поскольку мне самой нужна была лишь студия с жилым помещением, — все довольно заурядно. Потом я вспомнила, что, заехав как-то не на ту улицу, наткнулась на эту церковь. Как по-вашему, смогла я снова ее отыскать? Ничуть не бывало. Я искала ее целыми часами. Теперь я знаю, что проезжала этот перекресток раз пять и сворачивала во все улицы, кроме этой. Потом, когда, отчаявшись, я уже собиралась ехать домой и чуть было не сбила Вас, луч заходящего солнца сверкнул в западном окне, и тут я увидела, где моя церковь.

— Боже правый, так это были Вы?

— Да, это была я. Боюсь, что здорово Вас напугала. Мне давно надо бы извиниться перед Вами.

— Конечно, Вы меня напугали, но вовсе не крепким толчком в спину. Знаете, вы очень напомнили образ, являвшийся мне в кошмарах еще в студенческие годы. Мне снилось, будто я совершенно один заперт в прозекторской, а на каменной плите в лунном свете лежит женщина с длинными черными волосами, и я должен ее анатомировать. В те времена мы и слыхом не слыхивали о Фрейде, поэтому я воспринял свой навязчивый сон как предупреждение и разнервничался до ужаса.

— Почему он Вас так взволновал? Вы ведь должны были привыкнуть к вскрытиям.

— О да, отлично привык — одной рукой отправлял в рот сэндвич, а другой анатомировал покойника. Но здесь было совсем иное. Я должен был не столько вскрыть ее, сколько выпотрошить, как цыпленка, и для этой работы мне была дана лишь пара обувных крючков, — ни скальпеля, ни щипцов, ничего. А когда с этим будет покончено, я знал, что за мной непременно придут и отыщут, и будут гнаться за мной по улице, а потом убьют. По всей видимости, мне было позволено сколько угодно ковыряться в этой даме обувными крючками, но как только дело будет сделано, меня ожидала смерть.

— И этой женщиной была я?

Он смущенно шевельнулся.

— Да, боюсь, что так. Но я никогда не связывал ее образ с той женщиной в черном плаще на набережной.

Я встала, подошла к книжным полкам и вернулась с книгой Эллиота Смита о мумиях.

— Вам это что-нибудь напоминает? — спросила я, открыв перед ним определенную страницу.

— Боже мой, еще бы!

— Как вы это объясняете?

Он опять надолго умолк по привычке. Я уже знала, что надо подождать. Наконец он заговорил.

— Вы спрашивали, верю ли я в жизнь после смерти, а я сказал, что не верю. Пожалуй, я ответил, не подумав. Мне надо было сказать, что у меня нет на этот счет определенного мнения. Полагаю, что этому есть некоторые доказательства, но я никогда не проявлял к ним достаточного интереса. Но я скажу, во что верю. Я верю, что до этой жизни были иные. Я всегда в это верил — с тех пор, как себя помню. Никто мне об этом не говорил, я просто знал. Я не могу этого доказать. Я просто верю, и все. Единственное в моей жизни испытание веры. Мне никогда не приходило в голову, что мой кошмар с прозекторской мог быть как-то связан с иной жизнью, но эта книга — что ж, для кого-то она может и не быть доказательством, но для меня этого вполне достаточно, так как все мои представления всегда вращались вокруг Египта. Я всю жизнь был не в ладах с религией, хоть я и сын протестантского священника, но я всегда чувствовал, что у египтян была действительно стоящая религия, и с ней я бы поладил.

— Какими представлялись вам ваши прошлые жизни?

— Ничего возвышенного. Даже наоборот, все довольно мрачно. Во всяком случае, отнюдь не те мысли, которых можно ожидать от молодого человека. Мне казалось, что я был изгоем, темной личностью. Отчасти я возмущался этой несправедливостью, а отчасти понимал, что заслуживаю этого. Это сыграло злую шутку с моей детской психикой. Боже ты мой, не признавая религии, я был убежден в своей греховности! Но, мисс Ле Фэй, когда я недавно занялся психоанализом, то содержание, заложенное в этом сновидении, оказалось обычной фрейдистской чушью.

— Вы обратились к психоаналитику с тем, чтобы избавиться от меня?

— Боюсь, что так. Я пытался взглянуть на себя беспристрастно, так как на основании известных мне законов психологии считал, что у меня развивается некая патология. Потому я и обратился за мнением со стороны, и оно лишь подтвердило мое собственное.

— Помог ли вам психоанализ?

— Ни на йоту. Но это, по-видимому, и не предполагалось до истечения трех лет. Этот тип предложил мне внушение, но я оказался к нему невосприимчив. Тогда он отправил меня к одной бабе, которая проповедует Новое Учение. Гррр! Я ей чуть шею не свернул. Чушь собачья! Заговорила со мной — вы понимаете, со мной — о власти разума над плотью. Я ей посоветовал обзавестись гематомой в мозгу и испытать на себе власть плоти над разумом. Я ей не понравился. Мне она тоже не понравилась. Она все время улыбалась, как. Чеширский Кот, так как это соответствовало ее принципам неизменного дружелюбия, но я ей все равно не понравился. Я-то не улыбаюсь, словно Чеширский Кот. Если мне кто-нибудь не нравится, он немедленно об этом узнает — и пусть себе знает на здоровье.

Мне стало жаль бедняжку. Мой геркулесов труд был ничто по сравнению с ее попытками внушить своему грозному пациенту, что Все есть Любовь. Пожалуй, скорее Малькольм должен был лишить ее иллюзий на этот счет, чем она могла оказать на него какое-то воздействие.

— Впрочем, есть одна вещь, о которой я ужасно сожалею, мисс Ле Фэй. Я говорил с нею о Вас. Бог знает, зачем я это сделал. Один Бог знает, как я мог оказаться таким дураком. Но так или иначе, я это сделал, о чем ужасно сожалею.

— Что Вы рассказывали ей обо мне?

— Я рассказал, какое влечение к Вам испытываю, и как позволял своему воображению валять дурака, пока оно совершенно не вырвалось из-под контроля.

— И что же она посоветовала?

— Само собой, положить этому конец. Она знала, что я женат.

Я мысленно оценила полезность этого совета. Ведь Малькольм и обратился к ней именно потому, что не мог сам положить этому конец.

— Скажите, доктор Малькольм, что заставило Вас пренебречь ее советом?

— О, Вы познали меня! Едва я узнал, что нужен Вам, я не мог не прийти. Я бы сделал для Вас все на свете, Вы ведь сами это знаете.

— Да, знаю. Потому я Вас и позвала.

— Но Вы не чувствуете ко мне того же, что я к Вам. Я нисколько не обольщаюсь на этот счет.

— Нет. Здесь Вы правы. Но это, пожалуй, к лучшему, Вам не кажется? Будь все иначе, мы не смогли бы работать вместе.

— Конечно, не могли бы. Я совершенно согласен. И это возвращает нас к тому, с чего мы начали. Вы собирались рассказать мне о том, каковы ваши взгляды на все это. Так я по крайней мере понял. Но, черт побери, мадам, вместо этого Вы занимались психоанализом меня. Причем с помощью тех же обувных крючков!