Лунная радуга. Этажи(Повести)

— Я не считаю себя идеалом, — сказал он. — Говорили же в старину цыгане, что от самого себя ни на каком коне не ускачешь…

— Философия слабосильных, — возразил я.

Истру усмехнулся. Он был занят сушками…

Мы шли по снегу. Светила луна. Было очень красиво. Дорога от столовой уходила немного вниз. По обеим сторонам ее ютились финские домики, в которых жили семьи офицеров. Мимо нас быстро прошла девушка. Я не разглядел ее лица. И только увидел светлые волосы на темной шубе.

— Девушка, угощайтесь сушками. Они ванильные! — крикнул я.

Девушка не обернулась. Она поднялась на крыльцо одного из домиков и скрылась внутри.

— Донская, — прошептал Истру.

О Лиле Донской я слышал еще в бане. Это был наш первый банный день в гарнизоне. Мы тогда плохо знали друг друга. Немного в лицо. И совсем на знали фамилий. Наша рота была учебной. От остальных она отличалась тем, что все мы имели среднее образование. Через восемь месяцев нам надлежало сдать экзамены на сержантов.

Когда нас построили по ранжиру, я оказался рядом с длинным и худым парнем. Он сказал, что его зовут Мишкой.

— Славка, — представился я.

И еще я знал Суру. Он был очень заметный: маленький плотный южанин с черными усами. Эти усы раздражали старшину. Сура уверял, что усы — мужское достоинство. Не помогло. Парикмахер смел их в корзинку вместе с остатками жесткой шевелюры.

Баня была в старом кирпичном доме. Глухая стена бани хорошо просматривалась из окна нашей казармы. Штукатурка местами была отбита, и поэтому стена напоминала гигантскую карту с неведомыми материками и океанами. Пока мы раздевались, искали шайки, стояли в очереди за горячей водой, солнце село и в бане стало темно. Свет почему-то не горел. Из-за щедрого пара воздух в бане потерял прозрачность. Каждый сидел сам по себе и не видел соседа.

Вот она, самостоятельность и бесконтрольность. Все словно с ума сошли. Пищали, кричали, мяукали…

Истру сидел рядом. Я смутно видел его физиономию, но хорошо слышал голос. Иногда на пути к мылу встречались наши руки. Истру, или, как звали его между собой ребята, «профессорский сынок», рассказывал сведения о гарнизоне, которые он раздобыл за три дня нашего пребывания. Из его слов выходило, что нам крепко не повезло. Попали мы в медвежий угол, где девушек и то одна, две — и обчелся.

— Правда, вчера в Военторге встретил одну девчонку. Чудо! Девятнадцать лет. Блондинка с голубыми глазами. Большеротая… Откуда? Дочь командира полка. Не поступила в институт. Болтается в гарнизоне.

Что-что, а заливать Мишка мастак! Он так расписывал Лилю… И вот она прошла рядом. А я даже не разглядел ее. Сказал что-то как глупенький. И только.

— Ладно, — сказал Мишка. — Не обращай внимания. Сейчас главное — старшине на глаза не попасться.

Попались!

— Так, так, молодчики, — сказал старшина Радионов, обводя нас не строгим, а скорее любопытным взглядом. — Хорошенькое дельце…

— Могу анекдот рассказать, товарищ старшина, — заявил Истру, метя в самое слабое место Радионова.

— Так, так… — повторял старшина, не выражая ни протеста, не выказывая и особого желания послушать анекдот.

Истру начал:

— Приходит мать в гости к дочке. А внучка спрашивает:

— Бабушка, а где черт?

— Какой черт, внученька?

— Ну, ты с чертом шла…

— Бог с тобой, милая, — удивляется старушка. — Сама я шла.

— Тогда почему, увидев тебя, мама сказала: опять черт ее несет.

Старшина засмеялся и ушел в свою каптерку.

— Обошлось, — прошептал Истру. — Обошлось, Славка.

— Ты гений, Мишка! — воскликнул я.

На вечерней поверке гений и я были выведены из строя. Старшина Радионов громогласно объявил нам за хождение вне строя по одному наряду.

В субботу мы с Мишкой мыли лестницу. Мы мыли ее сначала снизу вверх, а потом сверху вниз.

— Ничего, — говорил Истру, выжимая тряпку. — За двух битых четырех небитых дают.

Было тихо. Все ушли в клуб. У тумбочки, посапывая, дневалил Сура. Лестница мудрости желтела, как пасхальное яйцо.

Искры

Ветер покинул нас. И все вдруг изменилось, точно нам развязали глаза. Вверху лежало изборожденное облаками небо: местами голубое, местами розовое. Фиолетовые вороны тяжело покачивались в воздухе и каркали громко, нудно…

Лентой, цепочкой, ручьем батальон скользил по белому широкому склону и скрывался в густом лесу. И я вдруг вспомнил, что очень давно, мне было не больше девяти, я приобрел «Атлас СССР».

Карты географические были для меня тогда вещью загадочной и непонятной. Я быстро перелистывал их, удивляясь человеческой премудрости. Мое внимание привлек разворот, где яркими маленькими картинками были представлены климатические зоны нашей страны.

Самой привлекательной показалась мне тайга. Я завидовал охотнику на широких, как банановые листья, лыжах. Перед ним, свесив заснеженные ветви, в поклоне припадала ель. Теперь я тоже шел на лыжах. Но гораздо хуже, чем охотник. На Черном море зима не баловала нас…

Желтые блески на снегу, пушистые, как цыплята, напоминали, что солнце впереди, за деревьями. А деревья в этот предвечерний час были необыкновенными. Высокая разлапистая елка казалась убранной для праздника. Ее узкая вершина блестела, точно обернутая фольгой. Несколько ниже, где обычно проходит первый круг праздничных флажков, ее лапы были вытканы ледяными маками. Конечно, все это игра света. И мое воображение, видимо, не отличалось оригинальностью. Однако я смею утверждать, что у самого снега елка была фантастически голубой, с зеленым отливом, точь-в-точь море в погожие дни апреля.

Команда «привал» не нуждается в разъяснениях. Последний раз я слышал ее часов пять назад. Тогда мы остановились на обед. Близ дороги. Хлеб кололи саперной лопатой — твердый и серый, как гранит. Потом раздавали почту. Мне два письма. Но вскрыть я их так и не смог. Вынул из перчатки руку, она стала белой, словно из гипса. Какие здесь письма. Спрятал я их до лучших времен в карман. И опять перчатку натянул. Пальцы еще долго щемили и не сгибались…

Нынче привал с ночевкой. Подъезжаю к Истру. Он стоит, опершись на скрещенные палки. Ресницы седые, как у деда-мороза. Холодище градусов тридцать. У Истру папиросы. У меня махорка. Но сворачивать цигарку в такой мороз — удовольствие ниже среднего.

Мишка Истру нежадный. Он протягивает папиросы мне и Асирьяну.

— Погодка аховская… Кури, Сура!

Сура не курит. Он парень не промах. Он рассудительно произносит:

— Сухой бы брынзы… Да бутылку кислого вина.

— Немного музыки, немного барашка… — в тон ему говорит Истру. Мне нравится его неудержимый оптимизм, а еще пуще — анекдоты. Он знает их столько, сколько волос было когда-то на моей стриженой голове. А может быть, и больше.

— Обмороженных нет? — спрашивает лейтенант Березкин и, получив отрицательный ответ, идет дальше.