Лунная ведьма

— Айседора, милорд, — она попыталась придать себе смиренный вид. Борс, определённо, хотел её смерти, а вот планы императора пока оставались загадкой.

— Айседора пока будет служить императрице.

— Милорд, это не... — начал Борс.

— Моя жена пожелала иметь в услужении собственную ведьму, — прервал император. — И она её получит.

Айседора коротко глянула на императрицу. Та перехватила взгляд, и Айседора поняла, что несмотря на показное безразличие эта женщина только что спасла её от тринадцатого уровня.

Император ещё раз холодно посмотрел на Айседору.

— Держи руки при себе, и если забудешь мой приказ, тебе их отрежут. Рядом всегда будет находиться кто-то из стражей.

Живот Айседоры взбунтовался.

— У меня нет намерений причинить вред императрице или кому-либо ещё, милорд.

— Рад это слышать.

Император отдал несколько коротких, не подлежащих обсуждению приказов: отвести Айседору вымыться и приготовить к новым обязанностям личной ведьмы императрицы, а Борсу взять нескольких людей и отправляться за Жульетт.

Солдату не понравилось ни одно из распоряжений, но ему не дали возможности возразить.

Жульетт хотела развернуться и побежать домой. Даже если бы Рин погнался за ней и поймал, то не смог бы удерживать здесь вечно.

Но часть её души, неоспоримо сильная часть, которую она обнаружила в себе совсем недавно, тянуло к Городу и священному камню. К сердцу Энвина, как назвал его Рин.

Она не ложилась с Рином с тех пор, как он рассказал ей про предстоящую коронацию, а потом заставил соединиться с землёй и выяснить правду. Неудивительно, что в ночных кошмарах секс и когти всегда объединялись. Рин привнёс в её жизнь и то, и другое. Наслаждение и боль, восторг и свирепость.

С тех пор, как она узнала о своём происхождении, у Жульетт не получалось полностью разорвать связь с землёй и, возможно, никогда больше не получится. Рин восстановил между ними барьер, но её это не спасло. Она видела и чувствовала людей, которые ходили здесь раньше. Пары, одни уже влюблённые, другие заинтригованные друг другом, третьи сомневающиеся в своём будущем — все они ходили по этой же самой дороге. Поблизости, выжидая и наблюдая, прятались карадонцы. Жульетт изо всех сил старалась не слушать их уродливые, сочащиеся ненавистью мысли... потому что не хотела впускать в себя их горечь.

Дни в горах, когда она шагала или спала рядом с Рином и даже думала о любви, могли остаться единственными всецело спокойными днями её жизни. В настоящий момент Жульетт, определённо, не чувствовала покоя и, возможно, не насладится им уже никогда. Её сердце и душа противились превращению как в волчицу, так и в королеву, отвергали когти, которые, как выяснилось, дремали в ней всегда и ожидали высвобождения. Так же как отвергали знания про стройного темноволосого энвинца, который на этой самой дороге впервые занимался любовью со своей недавно похищенной женой, успевшей к тому времени влюбиться в него до безумия.

Рин сказал, что для энвинцев любовь необязательна, но некоторые пары нашли её друг в друге, Жульетт чувствовала здесь их нежность и страсть. В самой земле, в воздухе.

Но хотя она сочла уготованную ей судьбу пугающей и даже отталкивающе, всё же никуда не убежала. Её отец жив. У неё есть отец! Рин объяснил, что Кей жил не в самом городе, однако посещал его несколько раз за год. Но текущая в ней кровь энвинца не вынудит её дать клятву и окончательно превратиться в энвинку. Она встретится с отцом, отвергнет предназначенный ей, по словам Рина, трон и откажется совершить обряд, пробуждающий в энвинцах волка. А потом уедет из города без Рина и никогда больше не увидит и не почувствует когти. Оставит их скрытыми глубоко внутри себя. Сейчас Жульетт могла согласиться только с таким планом.

Они уже почти добрались до города. Она знала это, причём не со слов Рина, а потому что чувствовала. Утратив способность разрывать связь с миром, Жульетт услышала зов камня. Тот манил в свои объятия, словно тоже был её любовником. В сердце Энвина и в самих здешних горах заключалась могучая сила, питавшая Жульетт даже вопреки её желанию.

Всё это не имело значения. В итоге она оставит и сердце, и Город, и Рина.

— Я бы хотел, чтобы ты поговорила, — заметно печальным тоном сказал её похититель.

— Мне нечего тебе сказать.

— Неправда, просто ты решила молчать.

— Возможно, мне стоит спеть, — пригрозила она.

— Пожалуйста, спой.

Она усмехнулась, взбираясь на крутой утёс, преграждавший им путь.

— Насколько помню, ты весьма нелестно отозвался о моем пении.

— Да, но тогда ты была счастлива, и я соскучился по твоему веселью.

Она остановилась и повернулась лицом к Рину.

— Я тоже, но оно закончилось.

— Почему?

Но Рин знал почему, и даже не прикасаясь к нему, она чувствовала, насколько глубоко и верно он её понимает.

— Я больше не могу разорвать связь.

— Сможешь, когда избавишься от гнева и вернёшь себе контроль.

Это звучало так просто.

— Думаешь, когда я отсюда уеду, то по-прежнему смогу при желании подавлять свои способности?

— Не знаю, — Рин явно считал, что возможности проверить у неё не появится, поскольку она никогда не покинет горы. Он ошибался.

— Хочешь избавиться от видений прямо сейчас?

Больше всего на свете, за исключением возвращения домой.

— Да.

Рин указал на горный выступ позади неё.

— Садись.

Жульетт покачала головой.

— Я не хочу сидеть. У нас нет времени...

— У нас столько времени, сколько понадобится. Садись, — снова велел он. Мягко, но настойчиво.

Жульетт вскарабкалась на крутой обрыв и села. Когда Рин подошёл ближе, их лица оказались вровень друг с другом. В последние дни она старалась не смотреть на него слишком часто, поскольку ощущала себя преданной, однако вопреки желанию всё ещё питала к нему чувства. Он солгал ей, обольстил... и был частью пугавшей её судьбы.

— Нить, связывающая тебя со мной, самая сильная, — сказал он. — Разорви её первой, и остальные порвутся сами собой.

— Ты уже разорвал её.

— Нет, я построил стену. Только ты в силах уничтожить нашу связь полностью, — он взял её за руку, стена упала, и Жульетт поняла, что он никогда не причинит ей вреда...

Она одёрнула руку.

— Я не могу.

— Ты беспокоишься о слишком многих вещах одновременно, — спокойно заметил он. — О Городе, сердце, о твоём отце и сестрах...