Лунный камень мадам Ленорман

– Да, любил, – он провел пальцами Анны по своей щеке. Холодная какая… а румянец горит. – Я видел, какова она… красивая кукла, но сердцу ведь не прикажешь.

Верно. Анна пыталась. Не раз и не два, но треклятое непокорное сердце продолжало болеть.

– Я видел тебя, видел ее. Знал, что она не желает выходить за меня замуж, что ей больше по нраву Ференц… что она… и он…

Мрачнеет. И черты лица заостряются. Анне хочется утешить его, и она нежно проводит по морщине, что пересекает лоб.

– Она в глаза мне заявила, что стала его любовницей.

– Надеялась расстроить свадьбу?

– Нет, – Франц печально усмехнулся. – Просто мстила, что Ференцу она не нужна женой… а я… я ведь согласился и на это.

Бестолковый влюбленный мальчик, который не способен был избавиться от любви. Ему и сейчас больно!

– Я проклинал себя за слабость. Хотел прекратить это… и не мог.

А не он ли, ясноглазый и мечтательный, вспыхивающий румянцем по одному взгляду Ольги, убил ее? Из ревности, из мести, из душевной муки? И если так, то можно ли его осуждать? Разве Анна сама не испытывала того же? Сколько раз она желала умереть и… и быть может, исполнит наконец желание?!

– Когда Ольга умерла, – Франц перехватил Аннины пальцы и теперь гладил их, подносил к губам, но не смел прикоснуться, и дыхание его ласкало кожу, – я испытал одновременно и величайшее отчаяние, и огромное облегчение. Я мечтал о ее любви, о том, что если буду настойчив, она дрогнет…

– Однажды увидит, что ты стоишь ласкового взгляда?

Чуть более ласкового, нежели обычно. Но время шло, день за днем, а он смотрел, как прежде. И Ольга смеялась над этой глупой надеждой. Пожалуй, ее веселила и сама Анна, и нелепая ее влюбленность, и Франц, слепой в своей одержимости… Витольд… Мари…

Театр, созданный для одной Ольги.

– Прости, – Франц прижал ее ладонь к своей щеке. – Прости меня за все, пожалуйста!

Давно простила.

Прокляла. И снова простила, устав мучиться.

– Тогда я сказал, что ненавижу тебя, – он смотрел снизу вверх, и Анна, отраженная в зеркалах его глаз, была почти красива. – И это было правдой. Я спрашивал, почему умерла она, а не ты. Ты была…

– Навязчива?

– Нет.

– Отвратительна?

– Нет, Анна… холодна. Отстраненна. Замкнута. И бесконечно добра. Я не хотел видеть этой твоей доброты и сочувствия, которое ранило меня сильнее, чем презрение Ференца. Я желал, чтобы ты умерла, а она…

– Если бы было возможно поменяться с Ольгой, я бы сделала это.

Тишина. И робкое потрескивание пламени, скрытого за каминным экраном.

– Потом были письма, – Франц разжал пальцы, но Анна не спешила убрать руку от его лица.

Непристойно. И ее желание. И сам этот разговор. И… ей ли думать о приличиях, старой деве, чья жизнь была лишена всякого смысла?!

– Я цеплялся за них и за твои воспоминания. Жил от письма к письму, постоянно дрожал, что ты решишь оборвать эту нить, и… вел себя безобразно.

Язвил.

Подбирал слова, чтобы ранили. И получив конверт со знакомой печатью, с его именем, Анна подолгу сидела, не решаясь вскрыть. Знала, что его письмо причинит новую боль, и все же она помнила шероховатость бумаги и вязь чернил, тяжесть сургучной печати, которой Франц скреплял лист бумаги. И костяную рукоять ножа. Искушение швырнуть письмо в камин, не читая.

Слабость.

– Прости…

– Ничего… я… давно простила.

И наверное, сама сошла бы с ума, не получив очередное его послание, столь холодное, вежливое и… наполненное болью.

– А потом ты написала, что вышла замуж, – Франц поднялся. – И я… я не ревновал Ольгу. К чему? Я знал, что не достоин ее. Восхищался. Преклонялся. Ненавидел порой, но не ревновал… в тот день, когда пришло твое письмо, я безобразно напился. Пил и не пьянел. Твердил себе, что ничего не изменилось, но Господь видит, мне хотелось убить и тебя, и твоего мужа.

Неожиданное, но разве не долгожданное признание? И надежда того и гляди полыхнет в израненном сердце. Разве Анна не видела будущее? Тот дом и сад, тюльпаны еще… прогулка и кто-то, кто ждет ее в доме.

Она одернула сама себя, велев позабыть о подобных глупостях.

Хватит.

От ее души и так ничего не осталось.

– Я почти собрался поехать, но удержался. Если бы ты знала, чего это стоило мне! Я твердил, что не имею никакого права разрушать твою жизнь. Что ты, быть может, нашла свое счастье. Что… меня ты ненавидишь. Так ведь бывает, что любовь превращается в ненависть.

Анна рассеянно кивнула.

Хотел? Но не приехал. И жаль. Пусть бы явился в поместье, которое умирало вслед за хозяевами. Оно словно не признавало право Анны на владение и, упрямое, рассыпалось.

И муж ее, беспечный, бестолковый. Ему мнилось, что он и Анну осчастливил, и сам устроился-то в жизни. Будь он немного более сдержан, не столь склонен к мотовству, и этот фарс с браком затянулся бы на многие годы.

– Ты стала потерей куда более горькой, нежели Ольга. Я осознал, что той любви больше нет. Я так долго цеплялся за нее… да и была ли вообще?

– Была? – тихо спросила Анна.

– Не знаю, – Франц покачал головой. – Восторг был. Очарование. Какое-то болезненное наваждение, избавиться от которого у меня не выходило. Горе… когда ее не стало, мне показалось, что я сам умер. Но… любовь?

Зачем он говорит это сейчас? Мучает… словами, взглядом своим, от которого Анна осознает собственную некрасивость и нелепость ситуации. Простоволосая старая женщина.

А он… мужчины стареют иначе. Да и ему далеко еще до преклонных лет. И по-прежнему горит, словно феникс, возродившийся в собственном пламени.