Лунный камень

Я описываю этот бессмысленный переезд с одного места на другое, эту ненасытную физическую тревогу и страшный душевный застой ради того конечного результата, к которому они привели. Наем дома в Брайтоне явился таким событием, которое по воле провидения снова свело меня с Рэчель Вериндер.

Тетка моя Эбльуайт — это полная, молчаливая белокурая женщина с одной замечательной чертой характера. Отроду она никогда ничего сама для себя не делала. Она прожила всю свою жизнь, принимая чужую помощь и заимствуя мнения от всех и каждого. Более беспомощной особы, с духовной точки зрения, я не встречала никогда, — воздействовать на такой трудный характер было решительно невозможно. Тетушка Эбльуайт станет слушать тибетского далай-ламу с тем же вниманием, с каким слушает меня, и будет рассуждать об его воззрениях с такою же готовностью, с какой рассуждает о моих. Она остановилась в лондонской гостинице и, лежа на диване, осуществила наем дома в Брайтоне с помощью своего сына. Нужную прислугу разыскала, завтракая утром в постели (все в той же гостинице); она отпустила свою горничную погулять с условием, чтобы та “до прогулки доставила себе маленькое удовольствие, сходив за мисс Клак”. Придя к ней в одиннадцать часов, я застала ее еще в капоте, спокойно обмахивавшуюся веером.

— Милая Друзилла, мне нужны слуги. Вы так умны, — пожалуйста, наймите их для меня.

Я осмотрелась в этой неопрятной комнате. Церковные колокола благовестили к обедне, они внушили мне слово дружеского увещания.

— Ах, тетушка! — сказала я грустно. — Разве это достойно христианки и англичанки? Разве наш переход к вечности должен совершаться таким образом?

Тетушка ответила:

— Я накину платье, Друзилла, если вы будете так добры и поможете мне.

Что можно было сказать после этого? Я творила чудеса с убийцами — я никогда не продвигалась, ни на один дюйм с тетушкой Эбльуайт.

— Где, — спросила я, — список слуг, которые вам нужны?

Тетушка покачала головой; у нее недоставало даже энергии хранить у себя список.

— Он у Рэчель, душечка, — сказала она, — в той комнате.

Я пошла в ту комнату и, таким образом, опять увидела Рэчель, в первый раз после того, как мы с ней расстались на Монтегю-сквер.

В глубоком трауре она казалась маленькой и худенькой. Если бы я придавала серьезное значение таким тленным безделицам, как человеческая внешность, я могла бы прибавить, что у нее был такого рода цвет лица, который, к несчастью, всегда теряет, если не оттеняется чем-нибудь белым у шеи. К великому моему удивлению, Рэчель встала, когда я вошла в комнату, и встретила меня с протянутою рукою.

— Я рада вас видеть, — сказала она. — Друзилла, я имела привычку говорить с вами прежде очень сумасбродно и очень грубо. Прошу у вас прощения; надеюсь, что вы простите меня.

Должно быть, лицо мое обнаружило изумление, которое я почувствовала при этих словах. Рэчель покраснела, а потом продолжала свое объяснение:

— При жизни моей бедной матери ее друзья не всегда были моими друзьями.

Теперь, когда я лишилась ее, сердце мое обращается за утешением к людям, которых она любила. Она любила вас. Постарайтесь быть моим другом, Друзилла, если можете.

Откликнувшись на ее предупредительность со всем доступным мне дружелюбием, я села, по ее просьбе, возле нее на диван. Мы заговорили о семейных делах и планах на будущее, — обо всем, за исключением одного только плана, который должен был окончиться свадьбой. Как ни старалась я повернуть разговор в эту сторону, она решительно отказывалась понимать мои намеки. Глядя на нее теперь с новым интересом и припоминая, с какою опрометчивою быстротой она приняла предложение мистера Годфри, я сочла своей священною обязанностью горячо вмешаться и заранее была уверена в исключительном успехе. Быстрота действия тут была, как я полагала, залогом этого успеха. Я тотчас вернулась к вопросу о прислуге, нужной для меблированного дома.

— Где список, душечка?

Рэчель подала мне список.

— Кухарка, судомойка, служанка и лакей, — прочитала я. — Милая Рэчель, эти слуги нужны только на срок, на тот срок, на который ваш опекун нанял этот дом. Нам будет очень трудно найти честных и способных людей, которые согласились бы наняться на такой короткий срок, если мы будем искать их в Лондоне. Дом в Брайтоне найден?

— Да. Его нанял Годфри, и люди в этом доме просили, чтобы он оставил их в качестве прислуги. Он не был уверен, годятся ли они для нас, и вернулся, не решив ничего.

— А сами вы неопытны в таких вещах, Рэчель?

— Не особенно.

— А тетушка Эбльуайт не хочет утрудить себя?

— Нет. Не осуждайте ее, бедняжку, Друзилла. Я думаю, что это единственная счастливая женщина, с какою я когда-либо встречалась.

— Есть различные степени счастья, дружок. Мы должны как-нибудь посидеть и поговорить с вами об этом. А пока я возьму на себя затруднительный выбор слуг. Пусть ваша тетушка напишет письмо к тем людям в брайтонском доме.

— Она подпишет письмо, если я его напишу за нее, — а это одно и то же.

— Совершенно одно и то же. Я возьму письмо и завтра поеду в Брайтон.

— Как вы добры! Мы приедем туда к вам, как только все будет у вас готово. Надеюсь, вы останетесь погостить у меня. Брайтон очень сейчас оживлен, вам, наверное, там понравится.

В таких словах мне было сделано приглашение, и блестящая перспектива вмешательства открылась передо мной.

Разговор происходил в середине недели. В субботу дом был для них готов.

В этот краткий промежуток я проверила не только характеры, но и религиозные воззрения всех слуг, обращавшихся ко мне, и успела сделать выбор, одобренный моею совестью. Я также нашла и навестила двух серьезных моих друзей, живших в этом городе, которым могла поверить благочестивую цель, приведшую меня в Брайтон. Один из них — духовный друг — помог мне закрепить места для нашего маленького общества в той церкви, в которой он сам служил. Другой друг — незамужняя женщина, такая же, как и я, — предоставил в полное мое распоряжение свою библиотеку (всю состоявшую из драгоценных изданий). Я взяла у нее с полдюжины сочинений, старательно выбранных для Рэчель. Разложив их в тех комнатах, которые она должна была занять, я сочла свои приготовления законченными. Незыблемая твердыня веры в слугах, которые будут ей служить, незыблемая твердыня веры в пасторе, который будет ей проповедовать, незыблемая твердыня веры в книгах, лежавших на ее столе, — таков был тройной подарок, который мое усердие приготовило для осиротевшей девушки. Небесное спокойствие наполнило мою душу в ту субботу, когда я сидела у окна, поджидая приезда моих родственниц. Суетная толпа народа сновала взад и вперед перед моими глазами. Ах! Многие ли из них сознавали так, как я, что они безупречно исполнили свою обязанность? Ужасный вопрос! Не будем останавливаться на нем.

В седьмом часу приехали путешественники. К моему великому изумлению, их провожал не мистер Годфри (как я ожидала), а стряпчий, мистер Брефф.

— Как вы поживаете, мисс Клак? — сказал он. — На этот раз я намерен остаться.

Этот намек на случай, когда я принудила его отступить со своими делами перед моим делом на Монтегю-сквер, убедил меня, что старый грешник приехал в Брайтон для какой-то особой цели. Я приготовила маленький рай для моей возлюбленной Рэчель, и вот уже является змей-искуситель.

— Годфри было очень досадно, Друзилла, что он не мог приехать с нами, — сказала моя тетка Эбльуайт. — Что-то задержало его в Лондоне. Мистер Брефф вызвался занять его место и остаться у нас до понедельника. Кстати, мистер Брефф, мне предписано делать моцион, а мне это совсем не нравится. Вот, — прибавила тетушка Эбльуайт, указывая из окна на больного, которого вез в кресле слуга, — вот мой идеал моциона. Если вам нужен воздух, вы можете им пользоваться в кресле, а если вам нужна усталость, я уверена, можно достаточно устать, глядя на этого слугу.

Рэчель молча стояла у окна, устремив взгляд на море.

— Вы устали, дружок? — спросила я.

— Нет. Мне только немного грустно, — ответила она. — Когда я жила в Йоркшире, я часто видела море при таком же освещении. И я думаю, Друзилла, о тех днях, которые никогда не вернутся.

Мистер Брефф остался и к обеду, и на целый вечер. Чем дольше я глядела на него, тем сильнее убеждалась, что он приехал в Брайтон с какой-то тайной целью. Я старательно наблюдала за ним. Он принял самый непринужденный вид и все время болтал безбожные пустяки, — до тех пор, пока не настала пора проститься. Когда он пожимал руку Рэчель, я поймала его суровый и проницательный взгляд, остановившийся на ней на минуту с особым интересом и вниманием. Очевидно, цель, которую он имел в виду, касалась ее. Он не сказал ничего особенного ни ей и никому другому при расставании. Он сам напросился к завтраку на следующий день и ушел ночевать в гостиницу.