Лунный лист

Что означает "хэхэ", я понятия не имел. И потому сначала было подумал, что оленевод просто морочит нам головы. Но Апицын произнес "хэхэ" как нечто само собой разумеющееся, и невеждой показаться мне не хотелось.

– И далеко еще идти?
– решил задать я наводящий вопрос.
– Вон уже море. Или заблудился?

– Как заблудился? Ненец в тундре не заблудится. Пришел уже.

Я невольно обвел взглядом побережье, но так и не угадал, кого или что имел в виду Апицын под словом "хэхэ". Любопытство мое возросло еще больше.

– И когда же ты будешь хэхэ проведывать?

– Сейчас и буду. Докурю и проведаю.

– А нам можно?

– Пойдем, - разрешил Апицын.
– Фонарик есть? Возьми.

Мы отошли от костра по берегу метров на сто пятьдесят, не более, как ненец поднял руку - тут!

Роман включил фонарик. Николай Апицын с каким-то странным, то ли отрешенным, то ли очень-очень почтительным видом глядел на большой, почти в человеческий рост, валун. Поверхность камня, темная от ночной сырости, тускло поблескивала в свете фонарика, но ни знаков, ни рисунков на нем не было заметно. Роман опустил луч ниже - и мы оба чуть не ахнули.

Под валуном внавал лежали рогатые оленьи черепа. Их тут были десятки побелевшие от времени, почти рассыпавшиеся, и относительно свежие. На некоторых висели пестрые лоскутки, подвязанные к отросткам рогов. Тут же стоял ржавый чугунок - видимо, для мелких подношений, валялись осколки стекла.

Не обращая на нас никакого внимания, Николай семь раз обошел вокруг камня, опустился на колени, высыпал горсть чего-то - как мне показалось, табака - в чугунок. Затем достал плоскую фляжку коньяка, скрутил пробку и вылил содержимое на камень. После чего повернулся к нам:

– Все, идите обратно. С хэхэ говорить буду.

Пораженные увиденным, мы как во сне вернулись к дотлевающему костру, налили еще чаю. Апицын не возвращался. Стало зябко, и мы забрались в палатку.

Встали мы рано, с рассветом. Апицына нигде не было видно. Вероятно, "проведав" своего хэхэ, ненец сразу тронулся в обратный путь.

После краткого завтрака мы отправились на рыбалку: доктор на озеро, а я - снова на речку. Слова ненца о том, что ее зовут Харьюзовый ручей, задели мое рыбацкое самолюбие.

Я отправился вверх по течению до первого переката, под которым голубело крохотное озерцо - на Севере их называют "улово". Отстегнув от лесы вчерашнюю блесну и поставив одинарный крючок, наживил слепня. Забросил. Ничего. Еще раз. И снова впустую. И снова. Как я ни подергивал лесу, как ни "играл" насадкой, хариус на мои хитрости не поддавался.

Долго выносить подобное издевательство я не мог. "Это же надо, - думал, - не поймать ни одной рыбины на ручье, который называют Харьюзовым!" И промаявшись еще немного, я собрался к Роману на озеро. Смотал спиннинг. Повернулся. И - остолбенел.

Неподалеку от меня стояла девочка лет двенадцати в ненецкой одежде и смотрела в мою сторону. Ни взрослых, ни оленей рядом с ней не было.

– Ты одна?
– оторопело спросил я первое, что пришло в голову.

Не утруждая себя ответом, девочка негромко произнесла:

– Позови доктора.

Странно, но я незамедлительно выполнил ее просьбу-приказ.

– Рома!
– что есть силы заорал я.
– К тебе посетитель!

– Ну что шумишь!
– донеслось с озера. Однако короткое время спустя Роман появился, неся связку таких же, как вчера, фунтовых щурят. Заметив девочку, он принялся одергивать латаную выцветшую штормовку, опустил рыбу на мох.
– Вы ко мне?

– Дедушка умирает, - сказала девочка.

– Где?
– почему-то спросил Роман: - Гм-м...

– Там...
– девочка неопределенно махнула рукой в сторону тундры.

– А что с ним?
– осведомился Роман.

– Плохо. Рука не шевелится, нога не шевелится. Кушать не хочет. Помирать хочет.

– И давно?

– Третий день.

– Хорошо, - кивнул Роман. (Хотя что тут могло быть хорошего?) - Сейчас соберусь.

Я юркнул вслед за ним в палатку.

– Ты это серьезно?

– А ты как думал...
– Роман деловито вывернул свой рюкзак мне на спальник, а потом еще встряхнул, высыпав облако пыли и луковой шелухи.

– Чем же ты собираешься врачевать, Айболит несчастный? У тебя, кроме бинта и йода, ничего и нет.

– Кое-что найдется...
– Из кучи барахла Роман выудил белую пенопластовую коробку, сунул в пустой рюкзак, - Первая помощь. Хотя вряд ли от нее будет толк. У деда верней всего инсульт.

– Так какого же?..
– начал я, но осекся, поймав негодующий взгляд Романа. Я выбрался из палатки и подошел к девочке: - Далеко до твоего дедушки?

– К вечеру придем.
– Раскосые глаза девочки смотрели словно сквозь меня, ничего не замечая, и от этой беспристрастности делалось как-то не по себе.

– Понимаешь, нам обязательно надо завтра уехать. Завтра вечером за нами пришлют лодку, - на всякий случай соврал я: мотодору мы ждали только послезавтра утром.

– Завтра вечером доктор вернется.

– Почему - "доктор"? Мы же вдвоем...

– Ты не пойдешь.

– Вот как? И кто же мне запретит?
– возмутился я.
– Ты слышал, Рома, что заявляет это дитя? Я - не пойду!

Роман высунул из палатки бороду, затем показался сам. Рюкзак уже висел у него за плечами. Вид доктора был сосредоточенный, целеустремленный, внушительный. Он строго поглядел на девочку, кашлянул, произнес:

– Гм-м, а, собственно, почему?

Я было решил, что спор окончен, но девочка покачала головой:

– Нет, нельзя. Пойдешь ты один.

– Ну что ж, Вова...
– сдался доктор.
– Придется тебе подождать меня здесь.

– Да что мне тут одному делать-то?
– уже вслед им крикнул я в сердцах, не рассчитывая на ответ. Но девочка неожиданно остановилась.

– Лови рыбу, - посоветовала она, обернувшись.

– Какую? Сяторей - не рыба, - вспомнил я и пнул ни в чем не повинных щурят, лежавших на земле.

– Зачем - сяторей? Харьюз лови в речке.

– Ха! Если бы! Не ловится хариус.

– Будет ловиться!
– пообещала девочка.

Весь этот день и следующий рыбалка была фантастической. Я прерывал ловлю лишь для того, чтобы перекусить на скорую руку, поймать несколько мух, жуков или слепней, и снова начинал проходку вниз по ручью, из каждого улова выуживая по два-три тяжелых, отливавших всеми цветами радуги хариусов. К возвращению Романа я приготовил царский ужин: копченый во мху хариус. Есть такой старый, почти забытый охотничий способ. Делаешь ямку, разводишь в ней костер. Когда дрова прогорят, наваливаешь на угли сырых веток, желательно можжевеловых, а сверху - два куска дерна, мхом или травой друг к другу, так, чтобы слегка подсоленная рыба лежала между ними как в бутерброде. Четыре часа - и от рыбного копченого духа начинает кружиться голова...